Пассажир из Франкфурта

– Это все, что ты можешь вспомнить?

– Думаю, да. Понимаешь, это был единственный разговор, а позже, спустя много времени, он сказал мне, что я подала ему какую-то идею для проекта Б… не помню, как дальше. Потом иногда я спрашивала его, работает ли он все еще над проектом Б, и он порой очень раздражался, говорил, что столкнулся с каким-то препятствием и теперь все пришлось отложить, потому что… А следующие восемь слов он говорил на своем жаргоне, и я их не могу вспомнить, а даже если бы и вспомнила, ты все равно ничего бы не понял. Но в конце концов, о боже, прошло уже лет восемь или девять, в конце концов он как-то пришел и спросил: «Ты помнишь проект Б?» – и я ответила: «Конечно, помню. Ты все еще над ним работаешь?» И он сказал, что нет, он решил его отложить. Я сказала, мне жаль, что он от него отказался, а он: «Ну, дело не только в том, что я не могу получить то, к чему стремился. Теперь я знаю, что мог бы достичь желаемых результатов. Знаю, в чем была загвоздка, и знаю, как ее устранить. Со мной вместе работает Лиза. Да, это может получиться. Мне понадобятся кое-какие эксперименты, но это может получиться». – «Хорошо, – сказала я, – и что же тебя беспокоит?» А он ответил: «Неизвестно, как эта штука в конечном счете скажется на людях». Я предположила: может быть, он боится, что эта штука будет убивать людей или делать их калеками на всю жизнь, но он сказал, что это совсем не так. Он сказал – о, точно, я вспомнила! Он называл это проект «Бенво». Точно. И это потому, что он был связан с благожелательностью.

– Благожелательность! – очень удивился адмирал. – Ты хочешь сказать «благотворительность»?

– Нет, нет. Я думаю, что он просто имел в виду, что можно сделать людей благожелательными. Заставить чувствовать благожелательность.

– Мир и доброжелательность по отношению к другим людям?

– Ну, так он не говорил.

– Еще бы, такие слова больше подходят религиозным проповедникам. Если бы люди поступали именно так, как сказано в их проповедях, мир был бы очень счастливым. Но, насколько я понимаю, Робби не проповедовал, а предлагал сделать что-то в своей лаборатории, чтобы добиться этого результата чисто физическими методами.

– Да, вроде бы так. И еще он говорил, что никогда нельзя сказать, когда какое-то средство действует на людей благотворно, а когда нет. Иногда бывает так, а иногда иначе. А еще он говорил о пенициллине, и сульфамидах, и пересадках сердца, и о чем-то вроде дамских пилюль, хотя тогда таких вроде бы не было. О том, что поначалу кажется хорошим, – какое-нибудь чудо-лекарство, чудо-газ или чудо-что-то, – а потом выясняется, что в них есть что-то такое, что делает их не только полезными, но даже вредными, и тогда хочется, чтобы их вовсе не было. Да, что-то в этом роде он мне и пытался объяснить. Это все было довольно непонятно. Я ему сказала: «То есть ты не хочешь рисковать?» – а он ответил: «Ты совершенно права, я не хочу рисковать. В этом-то и беда, потому что, видишь ли, я понятия не имею, в чем именно будет состоять риск. С нами, учеными, такое бывает: мы рискуем, а риск оказывается не в том, что мы изобрели, а в том, что потом сделают с нашим изобретением те люди, в руки которых оно попадет». Я говорю: «Ты опять про ядерное оружие и атомные бомбы?» – а он отвечает: «Да к черту ядерное оружие и атомные бомбы, дело зашло гораздо дальше».

Леди Матильда помолчала немного и продолжила свой рассказ:

– «Но если ты собираешься сделать людей добрыми и благожелательными, – говорю я, – о чем тогда волноваться?» А он говорит: «Матильда, ты не понимаешь и никогда не поймешь. Мои коллеги-ученые, по всей вероятности, тоже не поймут, и никакие политики не поймут никогда. Так что, видишь ли, риск слишком велик. Во всяком случае, чтобы все осмыслить, требуется много времени». – «Но, – говорю я, – ведь людей можно потом привести в чувство, как после веселящего газа, не так ли? То есть можно сделать людей благожелательными на какое-то короткое время, а потом с ними будет опять все в порядке – или опять не в порядке: я бы сказала, в зависимости от того, как на это посмотреть». А он ответил: «Нет, видишь ли, это средство действует постоянно, потому что оно влияет на что-то такое…» Он опять перешел на жаргон – какие-то длинные слова и цифры. Формулы или молекулярные сдвиги, что-то в этом роде. Я полагаю, это похоже на то, что они делают с кретинами, чтобы они перестали быть кретинами: то ли пересаживают им щитовидку, то ли удаляют, я точно не помню. Ну вот, по-моему, где-то в нас есть какая-то железка, и если ее удалить или прижечь, тогда человек будет постоянно…