Плацдарм

Сарнагар. Бывший Запретный город

Генерал-майор Сентябрьский встал и в последний раз оглядел свой кабинет. Мрамор, нефрит, золотая инкрустация, огромный стол из разноцветного дерева.

И среди этого всего — выкрашенный в защитную краску сейф с приоткрытой дверцей и солидный черный телефон на столе рядом с настольно лампой с зеленым абажуром.

Это все останется здесь — гонять машины ради всякого старья было признано нецелесообразным.

Идут последние часы его пребывания тут. Можно сказать, последние часы советской власти в Сарнагарасахале. И последние дни соединения двух миров.

Час назад он созвал местных старейшин и сообщил им без лишних подробностей, что гарнизон уходит.

Те восприняли эту весть с неподдельным страхом и растерянностью.

И комендант понимал, почему. По очень похожим на правду слухам, остатки воинства Шеонакаллу еще таились в лесах Джаро и в отрогах хребта Лаорнато. Зная местные порядки, можно было не сомневаться, что в случае реставрации свергнутого режима всех, хоть в какой-то степени сотрудничавших с «мерзейшими чужеродцами», ждет алтарный камень.

Впрочем, есть ли эти самые Последние Верные или нет, — только местный черт знает. А вот то, что кочевники вполне могут вспомнить, что земли бывшей империи Неназываемого когда-то принадлежали их предкам, вот это будет вернее.

За дверью послышались шаги.

Должно быть, это командир комендантской роты или еще кто-то из пока остающихся тут офицеров городской комендатуры.

Но появился Уззаг Хо Хеоганн, трехбунчужный вождь.

«Странно, вроде о его прибытии в город никто не докладывал».

— Вы уходите? — произнес он, стоя в дверях.

— Да, — кивнул генерал, внимательно глядя на союзника.

— Вы вернетесь?

— Хотелось бы, — вздохнул Сентябрьский.

Они помолчали.

— Что ж, прощай, — он поклонился коменданту. — Я буду вспоминать тебя, мой друг. Как бы то ни было, но я рад, что узнал тебя, и узнал о вашем мире.

— А скажи, друг, ты… не в обиде на нас? — спросил вдруг Сентябрьский.

— За что?! — искренне изумился вождь.

— Как за что? Пришли вот, наворотили дел, перебулдыгачили тут все, не то, что на голову, на уши поставили, и вот теперь… Вроде как бросаем вас тут…

— Ассаардар, — негромко произнес Хеоганн. — Только за то, что вы сокрушили слуг Черного Солнца, все народы Степи будут возносить за вас молитвы Священной Луне и Вечному Небу, пока будет стоять этот мир! Мой дед и старшие братья погибли в храмах проклятого бога!

— Да, наверное, ты прав, — вздохнул комендант.

Он почти не заметил ухода степняка.

Итак, они уходят отсюда. Уходят, навсегда изменив судьбу этого мира. Уходят, оставляя знание о том, что Аргуэрлайл не единственный, и что могут быть и иные миры. И знание о том, что может быть и другая жизнь, не только непрерывная волчья грызня за кость. Оставляют автоматы и винтовки, патроны к которым, слава Богу, скоро кончатся, и технику, которая побегает еще пару лет.

Оставляют несколько сотен своих людей — пленных, потерявшихся, дезертиров (увы, и ах!), и тех, кто нашел тут свою судьбу. Что с ними будет? Как они будут жить, чужие в чужом мире? Им, уходящим, уже не узнать этого никогда.

Оставляя еще много чего, уходят. Навсегда.

Или не навсегда?

Может быть, они когда-нибудь вернутся сюда. И как их тут встретят? С радостью и благоговением, как вернувшихся богов, проклятиями за зло, которое невольно принесли в этот мир, или просто-напросто огнем из оружия, которое научатся делать по земным образцам?

Сентябрьский подошел к окну и взглянул на Сарнагар, на башни и черепичные крыши, на зелень полей далеко к горизонту.

Он видит в последний раз этот город, эту землю и это небо.

Больше никогда…

БОЛЬШЕ НИКОГДА…

Ощутив непонятный ком в горле, генерал-майор вышел, аккуратно затворив дверь, и спустившись по широкой лестнице, направился к ожидающему его вертолету.

* * *

Незадолго до того, как последние солдаты основного контингента покинули Аргуэрлайл, к западным воротам, подскакало с полдюжины всадников с ветвью мира в руках, сгрузили с седла коня которого вели в поводу какой-то объемистый сверток, и сгрузив его в пыль, ускакали, горяча коней.

Когда подоспевшие бойцы комендантской роты разрезали спутавшие его верёвки, то сержант Лыков поразился — ибо внутри оказался хотя и промятый небритый и потолстевший, но вполне живой и здоровый его командир — прапорщик Михаил Сергеевич Вороватый.