Брак со стихийным бедствием

– «Не такой уж плохой»! – передразнил Дашутку желчный режиссер Слава. – Хорошие люди не спускают по три шкуры с других хороших людей! Знаете, какие деньги эти аферисты, Веник с его корректоршей, драли с простачков, которые шли к ним на прием? Тысячи! А за что, знаете?

– Чувствую, что сейчас узнаем, – ответил Вадик, жестом приглашая Славу продолжать.

Тот не заставил себя уговаривать.

– У меня есть соседка, – начал Слава. – А у соседки есть муж.

– Классический треугольник! – ввернул Вадик.

– Сам треугольник! – обиделся Слава. – Этой соседке за шестьдесят, она мне в матери годится.

– Классический случай, читай Фрейда! – не угомонился Вадик.

– Вадюша, помолчи! – попросила Дашутка. – Слава, рассказывай дальше!

Ни Вадик, ни Слава не смогли отказать милой барышне.

– Рассказываю, – согласился режиссер, обиженно зыркнув на усмехающегося оператора. – Муж моей соседки – запойный алкоголик, где она его только ни лечила, все без толку. В очередной раз пришла бедная женщина к нашей бэккорректорше, а та ей поет: поможем, спасем, вылечим! Давайте сто долларов и ведите мужа на прием. А алкаш на прием не хочет! Корректорша говорит: ничего, и так справимся. Давайте нам личные вещи своего мужа, чтобы наладить с ним запредельную космическую связь, и двести долларов! А соседка моя учительница, двести баксов – это ее месячная зарплата!

– И что? – встревожилась добросердечная Дашутка.

– И то! Отнесла моя соседка корректорше двести баксов и набор личных вещичек супруга – любимую рюмку, зубную щетку и подушку-думку и целый месяц кормила детей геркулесовой кашей на воде. А алкаш ее как пил, так и пьет по сей день!

– Вот видите! Ах, как ужасно мы живем! – вновь запричитала Любовь Андреевна. – Никому нельзя верить, ни людям, ни вещам! Целители обманывают, гуталин оказывается пластидом! Ко всему приходится относиться с подозрением и настороженностью!

И она с подозрением и настороженностью оглядела со всех сторон бутерброд, который только что вытащила из сумки, хотя даже мне с другого конца кабинета было видно, что бутерброд этот не с пластидом, а с обыкновенной вареной колбасой.

– Эй, Ленка, а ты почему ничего не ешь? – спросил вдруг Вадик, успевший за разговором стрескать все печенье. – Сидишь с открытым ртом и ничего в него не кладешь!

– Аппетита нет, – отговорилась я.

В задумчивости я еще немного посидела за столом, а потом покинула сборище под предлогом необходимости помыть свою чашку с остатками заварки и бубонной чумой. Мне хотелось уединиться и немного подумать в тишине и спокойствии.

В поисках соответствующего укромного местечка я спустилась под лестницу, где обычно сиротеют в забвении и небрежении орудия труда приходящей уборщицы. Однако сегодня этот приют веников и тряпок был наряден и тесен, как праздничный чертог: под лестницей вновь устроилась Лизавета со своей передвижной лавкой. Она развесила на крючках и веревках всяческие диковинные предметы и поджидала покупателей.

– Привет! – радостно закричала Коробейница, завидев меня. – Ну, как тебе мой ортопедический суперкорректор осанки?

– Отлично! – я тоже обрадовалась. – Ты просто не представляешь, как он мне помог! Буквально спас жизнь! Спасибо, дорогая, сколько я тебе должна за эту дивную жилетку?

Я полезла в карман за бумажником, который после многочисленных и бесследных пропаж мелких вещей в редакторской – Женькиной священной чашки со спирохетами, Дашкиного лака, моего гуталина и ключа Любови Андреевны – стала носить с собой. Коробейница назвала цену, тут же получила с меня деньги, тщательно пересчитала их и ровно двадцать процентов суммы вернула со словами:

– Делаю тебе скидку с условием, что ты будешь всем рассказывать, как помог тебе мой суперкорректор.

– Не вопрос!

Я с трудом протиснулась мимо Лизаветиных оклунков в туалет, помыла в раковине чашку и на обратном пути получила от Коробейницы новое заманчивое предложение:

– Попробуешь «Пофигин»?

– Это еще что такое? – я остановилась и приняла в свободную руку аптечный пузырек с яркой наклейкой.

На этикетке готическими буквами было красиво написано: «Пофигин», а ниже имелось художественное изображение Белоснежки, мирно спящей на зеленом травяном пригорке. Вокруг белокурой сони сгруппировались гномы, они то ли дремали, то ли медитировали. Морды у всех были благостные, как рождественская песенка, и отрешенные, как улыбка лунатика.