Улыбка Горгоны

– Потом. Выкладывай не по чайной ложке в час, а сразу: что за мент, почему тебя допрашивал?

Его приказ – для нее закон. Что помнила, то и рассказывала, изредка проверяя его реакцию, так как Лайма заботилась о его самочувствии, ведь Зинулю все равно не вернешь.

Она знала, что никогда не выйдет за него замуж, хотя оба свободны от брачных оков. Она не родит ему детей, у них не будет крепкой и дружной семьи – это предопределено той самой несправедливостью. Лайма сознательно шла на порционную любовь, которой скоро, очень скоро наступит конец в самом прямом смысле этого слова, но точного часа никто не знает.

А время-то идет, отбирая у нее шансы к счастливым переменам. Времени не скажешь: ну погоди чуточку, я не могу бросить его, мне с ним хорошо, а ему без меня плохо. По правде говоря, ему и с ней, и без нее плохо, не догадываться об этом она не могла. Просто Лайма нуждается в нем больше, она зависима от Мирона, как наркоман от дозы, алкоголик от спиртного – так выражались девчонки. В результате он обнаглел, безраздельно властвовал над ней, а она прощала ему абсолютно все, потому что беспросветная дура.

У всех Лайма числится в дурах! Это далеко не так, она видит и понимает многое, только не афиширует, а маскирует свои знания. И что понимают девчонки? Им досталась грубая имитация любви, доподлинно обеим неизвестно, каковы переживания женщины, когда ее обнимает и целует любимый мужчина. Да, любовь, и это – прекрасно! Пусть односторонняя, исключающая всякую попытку одной половины (Лаймы, разумеется) иметь собственное «я» и какие-либо свободы.

– Почему не говоришь, что думаешь по этому поводу? – промурлыкала она, поглаживая своего ненаглядного по впалым щекам.

– Ты должна была сообщить мне, когда узнала про Зину, – не посчитал нужным отвечать на ее вопрос он. – Все же мы с ней тесно общались, вроде как дружили…

– Тебя не поймешь, то девчонок терпеть не можешь, то считаешь, что у вас дружеские отношения…

– Чтобы включить функцию понимания, надо вначале положить в черепную коробку мозги, а ты их потеряла по дороге из средней школы в институт, – ворчливо пробубнил Мирон, повернувшись на бок, но лицом к ней, это означало, что он не сердится.

– Мне и так неплохо, – шутливо заявила Лайма, а он смотрел уже не на нее, куда-то внутрь себя, хотя говорил ей:

– Когда люди живы, они могут ссориться до драк, даже ненавидеть друг друга, притом тянуться в один кружок по необъяснимым причинам. Впрочем, причина всегда одна: скука. Тянет туда, где есть интерес, но никто вслух в этом не признается. И вдруг смерть… кого-то не стало… Смерть указывает, что ты потерял. Ссоры и споры, посиделки у костра с печеной картошкой и мутным самопальным вином, подначивание, раздражение, общие идеи с надеждами – все это и составляет бытие. А с уходом одного из членов кружка отмирает частица и твоей жизни, потому что с этим, казалось бы, неудобным человеком уйдет все, что будоражило, заставляло чего-то доказывать, куда-то карабкаться. И приходит позднее осознание, как он был тебе нужен.

Излюбленная Мироном тема смерти и жизни здоровую Лайму не волновала, однако она внимательно слушала и включилась в диалог, ведь по душам они разговаривали нечасто:

– Все, о чем ты затосковал, может повториться с другими людьми.

– Повторов не бывает, запомни. С другими по-другому будет, не лучше и не хуже, а по-другому.

– Какой ты умный, красивый, – с баюкающей интонацией зашептала Лайма. – Я люблю в тебе все-все… Твои волосы… твои губы… глаза…

Его взгляд изнутри вернулся к ней, соединились брови, Лайма уже приготовилась услышать длинную тираду, мол, дура и так далее, но он не был настроен на ссору. Вообще-то ссора предполагает как минимум двух участников, а Лайма никогда с ним даже не пререкалась, она его жалела, поэтому щадила, в отличие от Мирона. Щадила, потому что любила.

– Сестре-то она, полагаю, сообщила о документах, – предположил он.

– Не знаю.

– Надо узнать. И чем скорее, тем лучше.

– Хорошо, я выясню.

– Сам выясню. И это срочно…

– Мирон! – Лайма приподнялась на локте, беспокойно вглядываясь в его синие глаза, в этой комнате – темные и таинственные, как становится таинственным все, что покрывает плотная тень. – Ты поедешь в город?! Не стоит, тебе нельзя… Я сама с ней поговорю… обещаю… Мы с ее сестрой были подруги…

Он схватил ее за плечи и слегка тряхнул:

– Эти бумажки могут помочь мне выкарабкаться, я знаю, из-за них Зинку прирезали. Ну и жуткая смерть…