Автобиография

Мы сняли небольшой домик, очень похожий на тот, в котором жили с Си-Ти, чуть дальше от Мосула, ближе к Ниневии — с такой же плоской крышей и мраморной верандой, типичными для Мосула мраморными оконными нишами, напоминающими церковные, и мраморными подоконниками, где было удобно раскладывать черепки. У нас были повар и мальчик-слуга, огромная свирепая собака, чтобы облаивать всех других собак в округе и любого, кто приближался к дому, и в положенный срок — шесть новорожденных щенков. Был у нас и небольшой грузовичок, который водил шофер-ирландец по фамилии Галлахер, оставшийся на Ближнем Востоке после войны 1914 года и никогда так и не вернувшийся домой.

Он был выдающейся личностью, этот Галлахер, и рассказывал нам порой удивительные истории. Была у него, например, сага об осетре, которого они с другом нашли на берегу Каспия и, набитого льдом, пронесли через горы в Иран, где продали за бешеные деньги. Его рассказы сливались в бесконечную «Одиссею» или «Энеиду» со множеством невероятных приключений, случившихся в пути.

Он дал нам, скажем, полезную информацию о точной стоимости человеческой жизни.

— Ирак лучше Ирана, — сказал он. — В Иране убийство человека обходится в семь фунтов — деньги на бочку! А в Ираке — всего три.

Галлахер сохранил воспоминания о службе в армии и дрессировал собак на военный манер. Он выкликал шестерых щенков по именам, и те по очереди подбегали к кухне. Суисс-мисс была любимицей Макса, и ее всегда звали первой. Щенки были чрезвычайно уродливы, но — как все детеныши в мире — одновременно и очаровательны. После чая они, бывало, подходили к веранде, и мы тщательно выбирали клещей из их шерсти. На следующий день, правда, она снова кишела клещами, но мы старались как могли.

Галлахер оказался ненасытным пожирателем книг. Каждую неделю я получала от сестры посылки с книгами и, прочитав их, все отдавала Галлахеру. Глотал он их очень быстро, и казалось, что ему совершенно все равно, что читать: биографические сочинения, художественную прозу, любовные романы, остросюжетные истории, научные труды — что угодно. Он был похож на умирающего от голода, которому не важно, что есть, была бы еда. Галлахеру требовалась пища для ума.

Однажды он поведал нам о своем дядюшке Фреде.

— В Бирме его сожрал крокодил, — печально сообщил он. — Я не знал, что делать. В конце концов мы решили, что из этого крокодила нужно сделать чучело. Сделали. И отослали его дядиной жене.

Он рассказывал свои истории ровным, деловым тоном. Поначалу я думала, что он фантазирует, но потом пришла к заключению, что практически все, что он говорил, было правдой. Просто он представлял собой тип людей, с которыми вечно происходят невероятные истории.

Тот период был для нас очень тревожным, поскольку никаких признаков того, что игра Макса стоила свеч, не обнаруживалось. Мы откопали лишь развалины нескольких жалких, бедных жилищ — они даже не были сложены из саманных кирпичей — просто глинобитные постройки, внешний вид которых было трудно восстановить. Повсюду валялись прелестные глиняные черепки, нашли мы несколько восхитительных черных обсидиановых ножей с изящно отделанными лезвиями, но выдающихся находок не было.

Джон с Максом подбадривали друг друга, убеждая, что рано еще делать выводы и что к приезду доктора Гордана, немца — директора Багдадского музея древностей, мы, во всяком случае, сделаем все необходимые замеры и проведем систематизацию культурных слоев, чтобы он увидел, что раскопки ведутся грамотно, в соответствии с научными требованиями.

Но наконец небо послало нам великий день! Макс влетел в дом, где я корпела над черепками, схватил меня за руку и потащил за собой.

— Потрясающая находка! — кричал он. — Мы обнаружили сгоревшую гончарную мастерскую. Пошли! Такого зрелища ты еще никогда не видела!

Это было чистой правдой: царская удача нам выпала. Гончарная мастерская вся была там, под слоем земли. Ее, видимо, бросили после пожара, и, благодаря огню, она сохранилась. Множество великолепных блюд, ваз, чаш и тарелок, многокрасочной посуды, сверкающей на солнце алым, черным, оранжевым цветами, представляло собой восхитительное зрелище.

Начиная с этого момента у нас появилось столько работы, что мы не знали, как с ней справиться. На свет извлекались сосуд за сосудом. Они разбились, когда обвалилась крыша, но все осколки остались в одном месте, почти каждый предмет можно было собрать целиком! Некоторые, правда, успели слегка обуглиться, но рухнувшие стены, загасив огонь, спасли их — около шести тысяч лет пролежали они здесь нетронутыми. Одно огромное полированное блюдо с розеткой из лепестков в центре и красивым, очень симметричным орнаментом вокруг нее состояло из семидесяти шести фрагментов! Но все они лежали рядом, блюдо удалось собрать, и теперь оно радует глаз посетителей музея. Я любила еще одну чашу, мягкого, глубокого мандаринового цвета, сплошь покрытую узором, напоминающим «Юнион Джек».