Свидание в аду

Смеркалось. Солнце погружалось в коралловую дымку, заливая розовыми лучами соседние поля, и они напоминали теперь своим оттенком кирпичные крепостные стены. Из окон старинного института Сан-Пончано доносился хор юных голосов: шла вечерняя спевка в классе церковной музыки, и над городом неслись звуки неземных песен, вылетавшие из уст невидимых певцов.

– Дорогой Жан-Ноэль, – чуть слышно проговорил Пимроуз с какой-то особой проникновенностью, – никогда еще Лукка не казалась мне столь прекрасной. Запомни эти минуты. Наверное, тебе предстоит немало путешествовать, и когда-нибудь ты станешь вспоминать об этих мгновениях как о необыкновенной красоте. Может быть, именно потому, что ты здесь, все кажется мне таким чудесным – и эти камни, и эта седая древность, и свет, и голоса юных священников… Господи, какое чудо!

Он взял Жан-Ноэля за руку и, не поднимая глаз, легонько сжал его пальцы. Жан-Ноэль почувствовал, как кольцо Пимроуза оцарапало ему ладонь. Лорд впервые обратился к нему на «ты»…

А потом им открылась Тоскана. Открылась в своем роскошном осеннем уборе – прекрасная Тоскана, где небо окрашивается в свои неподражаемые тона, Тоскана, где невозможно переместить на другое место ни одно дерево, где любой дом кажется обиталищем какого-нибудь полубога, Тоскана, которую можно без преувеличения назвать раем Западной Европы…

К удивлению Жан-Ноэля, Бэзил решил не заезжать во Флоренцию. Юноша, с радостным нетерпением ожидавший встречи с этим прославленным городом (ведь Флоренция – то место, которое прежде всего следует посетить в Италии), даже не пытался скрыть своего разочарования.

«Как глупо, – говорил он себе, – совершить такое путешествие и не побывать во Флоренции!..»

Он попробовал настаивать, но Бэзил, обычно спешивший доставить ему удовольствие, на сей раз по непонятной причине заупрямился и возразил почти резким тоном.

– Флоренция утомительна как музей, – сказал он. – Это кладовая, где хранятся гениальные творения. От такого нагромождения красота только проигрывает, во Флоренции буквально на каждом шагу сталкиваешься с прекрасным. К тому же все эти шедевры, на мой взгляд, напоминают большой палец на ноге святого Петра, к которому прикасались до тебя многие тысячи уст. Слишком много глаз смотрело на все это. Кроме того, есть там и памятники не очень красивые, но никто не решается сказать о том вслух. Во Флоренции теряешь независимость суждений. Становишься рабом Медичи, боишься потерять свой престиж ценителя искусств и потому восторгаешься сверх всякой меры.

Жан-Ноэль спрашивал себя, чем вызван этот бурный приступ раздражения.

– И наконец, Флоренция – город, приносящий несчастье, – прибавил Пимроуз.

Могло показаться, что он спешит удалиться даже от окрестностей Флоренции.

Вечером они обедали в таверне, расположенной у самой дороги, потому что Пимроуз решил продолжать путь даже ночью. Непременная скрипка и неизменная гитара, которые возникали перед ними всякий раз, когда они усаживались за стол в любом городке полуострова, сопровождали их трапезу потоком музыкальных звуков, резких и терпких, как уксус.

– Следует избегать мест, где ты страдал, надо по возможности туда не возвращаться. Такие места таят в себе что-то зловещее для человека, – произнес Пимроуз.

– Дорогой Бэзил… – начал Жан-Ноэль.

Он чувствовал, что совершает глупость и что ему следует замолчать, если он хочет, чтобы путешествие и дальше протекало столь приятно. Но любопытство одержало верх.

– …почему вы были несчастны во Флоренции? – закончил он.

Бэзил Пимроуз уронил на тарелку ломтик жареной индейки.

Его лицо, в котором Жан-Ноэлю была уже знакома каждая черточка, каждая морщинка, начиная от тонких крыльев носа и век и кончая небольшими ушами и вздрагивающими губами, – лицо это сделалось необыкновенно печальным.

– Дорогой мой, дорогой мой, – произнес Бэзил, – кажется, я уже говорил тебе, что был очень близким другом Максима, но затем он познакомился с Бенвенуто. Именно во Флоренции он и встретил его, а потом они вместе уехали… а моя матушка была больна… и все это было для меня ужасной, поистине ужасной драмой, и я как помешанный бродил среди всех этих камней, полотен, церквей, статуй. Вот как все произошло. Сейчас это уже не столь важно, ибо невозможно долго сердиться на людей, которых ты по-настоящему любишь… любил… я, по крайней мере, не умею. Но только… – продолжал Пимроуз дрожащим голосом (он взял кончиками пальцев волнистую прядь волос, словно ощупывая свое ухо, и несколько секунд смотрел в сторону). – Но только боюсь, что снова буду страдать тут, мой ангел… на этот раз из-за тебя.