Любовь дикая и прекрасная

Когда Осман возмутился ее расточительностью, она сразу же осадила:

— Иди к Великому евнуху, ты, насекомое! Если он скажет нет, тогда я подчинюсь.

Осман вздохнул и расплатился с довольными торговками.

А Катриона немного поела и затем провела два восхитительных часа в гаремных банях, где ее обхаживали как могли. До главной банщицы уже дошел слух, что новая наложница в большой милости у господина. Снова очутившись у себя в комнате, она заснула, а когда, уже ближе к вечеру, ее разбудили, опять откушала свежего йогурта и фруктов.

Перебирая купленные одежды. Кат остановилась на зеленоватом цвете оттенка незрелого лимона. Шелковые шаровары стягивала у каждой лодыжки манжета немного более темного тона, вышитая золотыми цветами. Прозрачная шелковая блуза имела на длинных рукавах перемежающиеся полосы этих же двух тонов, а поверх Катриона надела короткую, без рукавов жакетку, конечно, тоже из зеленоватого шелка; бока и низ ее украшало богатое золотое шитье с жемчугом. Крохотными жемчужинами было оторочено и болеро. На бедра подошел шелковый пояс с неизменными золотыми и зелеными полосками. Замшевые тапочки посверкивали множеством жемчужных цветочков. Свои золотистые волосы она покрыла длинной полупрозрачной вуалью, тоже из зеленого шелка, а на шею надела два ожерелья — одно жадеитовое, другое жемчужное. На руки нанизала золотые браслеты, а в уши вставила серьги из золота и жадеита.

Когда Хаммид увидел свою любимицу в новом наряде, то его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Великолепно, Инчили, — воскликнул он, — у тебя есть и вкус, и чувство стиля!

Негр проводил ее до спальни визиря, а прощаясь с ней перед самыми дверями, напутствовал:

— Желаю тебе этой ночью испытать радость.

Кат спокойно прошла в комнату и увидела, что визирь уже ждет. В его серо-голубых глазах она прочла одобрение.

— Слышал, что ты тратишь мои деньги, — весело произнес паша и, протянув руку, стянул с ее головы покрывала.

— Вы говорите, мой господин, что получаете со мной удовольствие, и, однако, до сегодняшнего дня последняя из женщин вашего гарема имела больше, чем я. Я не жадна и не расточительна, но мне требуются одежды.

— С ними или без них, ты, Инчили, прекраснейшая из женщин.

И Кат увидела, что в его глазах вспыхивает желание.

Заметив шахматные фигуры, расставленные на низеньком столике, она спросила:

— Не хотите ли сыграть, мой господин Чика?

Визирь даже развеселился.

— А ты умеешь?

— И весьма неплохо, или по крайней мере так говорили оба моих мужа, — ответила она со спокойствием, которого не ощущала. — Рука вельможи указала на подушки, лежавшие подле фигур из слоновой кости, а сам он сел у тех, что были вырезаны из черного оникса. Но вдруг его глаза загорелись недобрым огоньком.

— Подожди!

Кат вопросительно подняла глаза.

— Сними жакетку и блузку, Инчили. Если уж ты так хочешь оттянуть неизбежное, то я по крайней мере буду наслаждаться зрелищем твоих грудей.

Она покраснела, и это визирю понравилось. Женщина разъярена, но вынуждена подчиниться. Чудесное, дикое создание, что за наслаждение — эта битва! В конце-то концов он ее все равно укротит. Представив, как Инчили станет вымаливать у него милостей, Чикалазаде испытал крайнее возбуждение. Подобно какому-то огромному зверю, его мужской орган вдруг ожил.

Катриона же играла с упрямой сосредоточенностью, которая восхитила визиря, и, поскольку он не мог отвести глаз от роскошных грудей противницы, его фигуры оказались в угрожающем положении. А она еще и намеренно выставляла свой бюст вперед и поводила им, соблазнительно покачивая. Чтобы устранить этот перевес, Чикалазаде обошел вокруг стола и сел рядом. И тут же, словно невзначай обвив ее рукой, обласкал мягкую грудь, насладившись растерянным вздохом шахматистки и внезапной твердостью розоватого соска. Голова паши склонилась, и он припал к шелковистому женскому плечу, передвигая одновременно своего короля на поле, казавшееся уязвимым. Взволнованная и переставшая думать, Кат сразу пошла ферзем и в ужасе услышала довольный смех визиря.

— Шах, моя рассеянная красавица, и… — он толкнул ее спиной на подушки, — мат!

И, прежде чем она опомнилась, Чикалазаде уже взобрался на нее и со смехом глядел сверху. А руки его поигрывали с тугими шарами, трепетавшими от каждого их прикосновения.

— Не гневись, моя нежная Инчили. Ты слишком сладостна, чтобы я мог устоять. И я не хочу с тобой игр, я хочу с тобой любви.