81  

Стало быть, двигала ими не материальная нужда, а сила убеждения.

Небезынтересно, что в еврейских семьях от этого ухода молодых в революцию или редко или вовсе не наблюдался разрыв «отцов и детей». «“Отцы” не слишком нападали на “детей”, как это раскалывало тогда христианские семьи». (Хотя Геся Гельфман ушла из ветхозаветной традиционной семьи тайком.) «Евреи-“отцы” часто вовсе не являлись антагонистами… “детей”». Таков был, например, Герц Лурье; ещё более – киевский доктор Исаак Каминер: вся его семья участвовала в революционном движении 70-х годов, и сам он «в качестве “сочувствующего”… оказал немало услуг» революционерам, женихами трёх его дочерей стали три революционера. (А в 90-е годы – доктор примкнул к сионизму, стал другом Ахад-Гаама.) [740]

И никак нельзя первым еврейским революционерам 70-х годов XIX века приписывать мотивы исконно антирусские, как это сегодня представляется некоторым в России. Отнюдь.

Началось всё с того же «нигилизма» 60-х годов. «Примкнув в России к “гойскому” просвещению» и зачитываясь русской литературой, «еврейская молодёжь вскоре затем присоединилась также и к наиболее передовому» тогда нигилизму – и тем легче, что прочь от заветов еврейской старины. Даже «фанатик-“ешиботник”, погружённы[й] в изучение талмуда» после «двух-трёх бесед с ним нигилиста» – расставался и с «патриархальными взглядами», и даже с внешностью. – «При незначительном даже прикосновении к “гойской” грамотности», едва «сделана брешь в его (даже набожного еврея) ортодоксальном мировоззрении, он способен идти дальше до самых крайних пределов» [741]. Эти молодые евреи – тут же сразу и были захвачены всемирными идеалами: как все люди вот станут братья и при одинаковом у всех благосостоянии. Грандиозность задачи: освободить всё человечество от бедности и рабства!

А тут ещё – и русская литература. Павла Аксельрода воспитали в гимназии – Тургенев, Белинский, Добролюбов (а уже потом Лассаль повернул его прямо к революции). Аптекман увлекался Чернышевским, Добролюбовым, Писаревым (ещё и Боклем). Лазарь Гольденберг начитался тех же Добролюбова, Чернышевского, Писарева, Некрасова, а Рудин – пленил его тем, что умирает на баррикадах. Соломон Чудновский, большой поклонник Писарева, плакал от его смерти. Из русской литературы вырос и нигилизм Семёна Лурье. Да у многих так шло, не считано и не пересказано.

Но сегодня, за вековым отстоянием, мало кто помнит окраску этого первого в России движения еврейской молодёжи. «На еврейской улице» тогда не было никакого серьёзного политического действия; а на русской – начиналось Народничество. Так – и «влиться в русское освободительное движение»! [742] И это влитие насколько же было облегчено, увлечено русской литературой и радикальной публицистикой.

А поворот к русскому сопровождался отворотом от еврейского. Среди этих первых еврейских: революционеров «у многих сложилось страстно враждебное и презрительное отношение к старому еврейству, как к какой-то паразитической аномалии» [743]. В 70-х годах «образовались ячейки еврейской радикальной молодёжи, которая во имя идеалов народничества стала также всё более отдаляться от своего народа… стали усиленно ассимилироваться и усваивать “русский национальный дух”» [744]. До середины 70-х годов евреи-социалисты не считали нужным вести агитацию среди соплеменников, имея о них такую мысль: что евреи, ввиду всей их неземледельческой истории, непригодны для усвоения социалистических идей. Своих крестьян – у евреев не было. «Никому из еврейских революционеров в 70-е годы в голову не могло прийти, что надо работать только для всей национальности». Ясно, что – на господствующем языке и только для русских крестьян. «Для нас… не существовали труженики-евреи. Мы смотрели на них глазами обрусителей: еврей должен вполне ассимилироваться с коренным населением», даже ремесленников считали потенциальными эксплуататорами: ведь у них подмастерья, ученики. Не придавали значения и русским рабочим и ремесленникам как самостоятельному классу – но лишь если делать из них социалистов, тогда через них легче будет работать среди крестьян [745].

Отдавшиеся ассимиляции – по самому положению своему и склонялись более всего к радикализму: на новообретенной почве у них не оказывалось прежних прочных консервативных корней.

«Мы готовились идти в народ и, разумеется, в русский народ. Мы отрицали еврейскую, как и впрочем всякую религию, жаргон считали искусственным языком, а древнееврейский язык – мёртвым… Мы были искренними ассимиляторами и в русском просвещении видели спасение для евреев… Почему же мы стремились работать среди русского народа, а не еврейского? Это объясняется нашим отчуждением от тогдашней духовной культуры русского еврейства и отрицательным отношением к его ортодоксальным и буржуазным руководителям, из среды которых мы… сами вышли… Мы полагали, что освобождение русского народа от власти деспотизма и гнёта владеющих классов приведёт также к политическому и экономическому освобождению всех других народов России и в том числе еврейского. И надо сознаться, что русская литература… привила нам также, в известной степени, представление об еврействе не как о народе, а как о паразитном классе» [746].

  81  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×