Разум и чувства и гады морские

Однако около полудня ей почудилось, будто пульс Марианны начал медленно выравниваться. Осторожно заглянув под водоросли, она посмотрела на левый, здоровый глаз сестры и, впервые за много дней распознав в нем проблеск разума, принялась ждать, с неослабевающим вниманием снова и снова проверяя ее пульс. Вскоре она рискнула посмотреть на правый, воспаленный глаз и в нем также заметила обнадеживающие признаки. Даже миссис Дженнингс признала некоторое улучшение, хотя и старалась не давать своей юной подруге повода для преждевременных надежд. Элинор и сама пыталась от них воздержаться, но было поздно. Надежда уже поймала ее душу, как трепещущую рыбу на крючок, и, вне себя от волнения, она склонилась над сестрой, ожидая… она и сама не знала чего. Так прошло полчаса, но хуже Марианне не становилось. Наоборот, появились и другие признаки выздоровления. Дыхание, цвет лица, губы — все свидетельствовало, что больной лучше, и вскоре она даже остановила на сестре разумный, хоть и затуманенный от слабости взгляд. Тревога и надежда терзали теперь Элинор в равной мере, и ни минуты она не находила покоя до визита мистера Харриса в четыре часа. Он быстро срезал с больной тугие засохшие водоросли, и его заверения, его поздравления с грядущим исцелением сестры превзошли всякие ожидания Элинор. Она залилась счастливыми слезами, постепенно вновь обретая душевное равновесие.

Столь очевидно было улучшение, что мистер Харрис объявил: Марианна совершенно вне опасности — и на всякий случай, для очистки совести, снова поставил ей пиявок. Эту последнюю процедуру она перенесла с большим мужеством. Даже миссис Дженнингс наконец поверила его словам и с непритворной радостью признала вероятность полного выздоровления.

Элинор не покидала сестру почти весь день, успокаивая все ее страхи, отвечая на каждый едва слышный вопрос, выполняя каждую прихоть и не пропуская ни одного взгляда, ни одного вздоха. Иногда ей в голову приходило, что ухудшение еще возможно, и тревога возвращалась, но ежеминутные тщательные проверки подтверждали дальнейшее улучшение; даже опухший глаз постепенно принимал прежнюю форму, и покрывавший его засохший гной уже осыпался. К шести вечера Марианна погрузилась в тихий, ровный и, судя по всему, безмятежный сон, и Элинор оставила всякие сомнения.

Приближалось время, когда должен был прибыть полковник Брендон, и Элинор остро сознавала, что ей одной предстоит защищать своих спутниц, оберегать жизнь сестры до его возвращения с миссис Дэшвуд, чтобы все они немедленно отправились в Бартон-коттедж, прочь от «Кливленда», прочь от болезни, прочь от Страшной Бороды. Сидя наверху в каюте Марианны, она чутко прислушивалась, и в каждом шорохе, доносящемся снаружи, в каждом ударе волн о прибрежные камни ей мерещился зловещий скрип пиратских сапог, стук серебряных подков о палубу.

Время тянулось невыносимо медленно. К десяти часам, как надеялась Элинор, или хотя бы немногим позже их матушка будет наконец свободна от мучительной тревоги, несомненно снедавшей ее в пути. Ах! Минуты еле ползли, удерживая миссис Дэшвуд и полковника Брендона в плену неведения, а Элинор с Марианной — в преддверии опасности.

В семь часов, оставив Марианну все так же сладко спящей, Элинор спустилась в гостиную к миссис Дженнингс выпить чаю. За завтраком и обедом она едва притронулась к пище (утром ей мешал страх, днем — внезапная радость), поэтому теперь, когда все треволнения сменились спокойствием, села за еду с большим удовольствием. Вместе с миссис Дженнингс они съели целого тунца от головы до плавников, включая и внутренности. Икру миссис Дженнингс всю отложила для Элинор, и та с наслаждением воздала должное соленому лакомству, несмотря на жгучее нетерпение, с каким ожидала путешественников.

Вечером стало холодно, началась буря. Ветер завывал вокруг баржи, немилосердно раскачивая ее на волнах, ливень бился в оконные стекла. Часы пробили восемь. Будь то десять, Элинор поклялась бы, что слышит, как волны режут уверенные взмахи полковника Брендона, неутомимо приближающегося к барже. И хотя вероятность его столь раннего возвращения была ничтожна, она так верила своим ушам, что, желая выяснить точно, в чем дело, бросилась на веранду и прильнула к подзорной трубе. Сразу стало ясно — слух ее не обманул. Что-то и в самом деле приближалось, но это был не полковник с миссис Дэшвуд на спине; к западу она увидела очертания некоего предмета, явно длиннее плывущего человека. Да и двигался сей предмет гораздо быстрее, чем любой пловец, даже если у того на лице есть дополнительные конечности, которыми можно грести. Когда до нее донесся плеск весел, она все еще смотрела в трубу. К барже приближался не полковник с миссис Дэшвуд на спине — это был корабль. Это был Страшная Борода.