Разум и чувства и гады морские

Но ясность его взгляда и уверенный тон убедили Элинор, что какое бы непростительное безумство ни привело его на борт «Кливленда», причина тому была вовсе не в алкоголе. После минутного размышления она ответила:

— Мистер Уиллоби, вы должны согласиться: после всего случившегося для подобного визита и требований, чтобы я вас выслушала, должна быть очень весомая причина. Боже мой, да я бы предпочла, чтобы вы оказались пиратом! Что все это значит?

— Лишь то, — проникновенно ответил он, — что я хотел бы объясниться, извиниться за то, что произошло. И, если это возможно, хоть немного уменьшить вашу ненависть ко мне. Открыть вам свое сердце, убедить, что пусть я всегда был глупцом, но мерзавцем был не всегда, и таким образом добиться хоть какого-то прощения от Ма… от вашей сестры.

— В этом и есть причина вашего приезда?

— Клянусь душой, — ответил он с жаром, который напомнил Элинор о прежнем Уиллоби и, несмотря ни на что, заставил поверить в его искренность. Тем временем Месье Пьер воспылал плотской страстью к стоявшему в углу креслу.

— Если это все, то не тревожьтесь: Марианна давно вас простила.

— Неужели? — воскликнул он все с той же горячностью. — Тогда она простила меня преждевременно. Но она сделает это снова и с более вескими на то основаниями. Надеюсь, теперь вы меня выслушаете.

Элинор кивнула. Уиллоби заговорил, она же выглянула за черную штору и, не заметив никакого другого корабля, позволила себе уделить внимание его речам.

— Я не знаю, как вы себе объяснили мое поведение с вашей сестрой и какие дьявольские мотивы вы мне приписали. Быть может, и теперь я не смогу переубедить вас. Однако попытка не пытка, и вы услышите все. Когда я впервые познакомился с вашей семьей, в мои намерения входило лишь приятно провести время, пока я гостил на Алленгеме. Удивительная красота вашей сестры и пленительное обхождение с самого начала не могли меня не заинтриговать, а то, как она вела себя со мной едва ли не с первой минуты, поразило меня до глубины души. Но должен признать, что поначалу было польщено лишь мое тщеславие. Безразличный к ее счастью, думая лишь о собственном удовольствии, потакая чувствам, которые всегда слишком легко умел пробуждать, я старался понравиться, но и в мыслях не держал, что когда-нибудь отвечу ей взаимностью.

Бросив на Уиллоби гневный взгляд, мисс Дэшвуд перебила его:

— Вряд ли, мистер Уиллоби, вам стоит продолжать ваш рассказ, а мне слушать. Подобное начало ни к чему привести не может. Не терзайте меня продолжением.

— И все же я настаиваю, чтобы вы выслушали меня до конца, — возразил он. — Я никогда не был богат, зато всегда был расточителен и всегда крутился в обществе более состоятельных людей, чем я сам. Каждый год с моего совершеннолетия я лишь приумножал собственные долги. Я искал сокровища, но не мог их найти, воображал, что на следующий год это непременно случится, и не считал деньги. Уже довольно давно я намеревался поправить свое положение, подыскав себе богатую невесту. Поэтому жениться на вашей сестре было немыслимо, и с бессердечной, эгоистичной жестокостью, какую не сможет достаточно сурово осудить никакой гневный, презрительный взгляд — даже ваш, мисс Дэшвуд! — я пытался вызвать в ней приязнь, на которую и не думал отвечать. Лишь одно можно сказать в мою защиту: мои поступки были верхом эгоизма и тщеславия, но я не подозревал, какие чудовищные муки они причиняют, ведь тогда я еще не знал, что значит любить. Знаю ли я это теперь? С этим можно спорить, ведь если бы я любил, разве смог бы поступиться своими чувствами и променять их на деньги? И, что гораздо важнее, разве смог бы отказаться от ее любви?

На мгновение он замолчал; Месье Пьер забрался хозяину на колени, и тот рассеянно принялся его почесывать.

— Но именно так я и поступил. Чтобы избежать относительной бедности, которая ничего не значила бы, будь у меня ее любовь и ее общество, я выбрал деньги и тем самым лишился всего, что могло бы сделать их желанными.

— В таком случае, — ответила Элинор, чуть смягчившись, — когда-то вы верили, что испытываете к ней искреннюю приязнь?

— О да! Как пиранья, впившаяся в ногу, не отпустит, пока не наестся или не будет убита! И я не надеялся когда-нибудь освободиться от этих чувств. Устоять перед такой красотой, перед такой нежностью! Способен ли на это хоть один мужчина на свете? Счастливейшие часы своей жизни я провел с ней, искренне веря в честность собственных намерений, в чистоту моего сердца! Однако и тогда, решительно намереваясь просить ее руки, я медлил, день за днем откладывал объяснение, не желая связывать себя словом, когда мои обстоятельства были столь стеснены. Не стану и пытаться объяснять… и не буду останавливать вас, если вы упрекнете меня в нелепости, хуже чем нелепости! В боязни связать себя словом, когда я уже сделал достаточно, чтобы связать себя честью. Наконец я отбросил все сомнения и решился оправдать все знаки внимания, какие я ей оказывал, и прямо подтвердить те чувства, которые столь упорно выставлял напоказ. Но за несколько часов до той минуты, когда я смог бы поговорить с ней наедине… случилось нечто… открылось некое обстоятельство… злополучное обстоятельство, которое разрушило все мои планы и лишило всякой надежды. — Он замешкался и опустил глаза, рассеянно почесывая волосатый живот Месье Пьера. — Миссис Смит кто-то сообщил… полагаю, кто-нибудь из дальних родственников, в чьих интересах лишить меня ее покровительства… об одной интрижке, о связи… но договаривать нет нужды, — закончил он, густо покраснев и подняв на нее вопрошающий взгляд. — Должно быть, вы давно все знаете. Торговец пирожками… осьминог… девушка, закопанная в песок…