Лавина (сборник)

С другой стороны от меня сидит редактор Галя Рощина. Она делит всех людей на авторов и неавторов. А авторов, в свою очередь, на тех, кто надувает, и тех, кто не надувает. Ей почему-то всегда попадаются такие, которые надувают. Меня надувают реже, может быть, потому, что мне все равно. Я делю людей по другому принципу.

Мы все: я, Галя и Володя — учились в институте кинематографии, писали немые этюды и звуковые этюды, готовились в большое кино, собирались выйти в производство. Но в производство никто из нас не вышел по разным причинам, теперь мы штатные сценаристы телевидения, и у всех нас такое чувство, будто нас разжаловали из генералов в старшие сержанты.

Сзади сидит Витя Лапин, пожирает Гальченко глазами. Гальченко в своей замшевой куртке и замшевых сапогах кажется Вите небожительницей. Витя окончил областной педагогический институт, должен был преподавать географию в Московской области, а попал на Центральное телевидение и в отличие от нас чувствует себя генералом, произведенным прямо из сержантов.

— Это нам не надо! — заканчивает свое выступление Гальченко.

Я прослушала, о чем она говорила, и поэтому не поняла — чего нам не надо.

— А что нам надо? — спрашивает у меня Витя. Видно, тоже слушал невнимательно.

— У Гальченко спроси, — советую я.

— А ты не можешь спросить? — на всякий случай предлагает Витя.

— А мне нечего спрашивать, — говорю я. — Я и так знаю, что мне надо, а чего не надо.

Моя мечта: встретить Пушкина, варить ему по утрам кофе и не дразнить Дантесом.

После летучки мы с Галей выходим на лестничную площадку покурить. Мимо нас проходят молодые прекрасные женщины в блестящих, будто слюдяных, сапогах и разнообразные мужчины всех возрастов и народов.

— Я все про него поняла, — сказала Галя. — Я теперь все про него знаю!

Речь шла о Володе Порханове.

Галя замолчала, глядя на меня, ожидая, когда я спрошу: что она поняла и что она теперь знает. Но я ничего не спрашиваю.

— Знаешь, он кто? — не дождалась Галя.

— Нет.

— Приживал! — сформулировала Галя, радуясь своей проницательности, умению читать чужие характеры. — Он живет на площади жены. При жене. Пишет передачи об искусстве, хотя сам искусством не занимается. При искусстве. Человек «при». Приживал! А сейчас он существует при моей любви. Ненавижу!

Глаза Гали заблестели гордыми самолюбивыми слезами, лицо было вдохновенным от ненависти.

— В нем сидит гений разрушения. Он губит все, к чему прикасается. Зинка Афанасьева поехала с ним на выставку и сломала по дороге ногу. Если он будет провожать кого-нибудь на самолет, то этот самолет рухнет при взлете.

— Что ты от него хочешь? — спросила я.

— Я хочу, чтобы он умер.

— Зачем?

— Чтобы его не было. Никогда. Никому.

Галя замолчала, погружаясь в темное мстительное чувство, которое было несвойственно ей прежде и теперь оскорбляло ее.

— Любишь, — безразлично сказала я.

— Ненавижу! — страстно поклялась Галя, ее лицо снова стало вдохновенным.

В Галиной душе любовь перемешивалась с ненавистью, как в гибриде грейпфрут — лимон с апельсином. Галя болела своей любовью и мечтала, чтобы она скорее умерла и освободила ее душу, но вместе с тем ей было жаль своей любви.

К нам подошел Витя Лапин.

— Дай мне твой пропуск, — прошу я Витю.

— Зачем? — притворяется Витя. Он прекрасно знает, зачем мне пропуск.

— Мне надо в главный корпус. Карпухин вызывает, — объясняю я.

— А твой пропуск где? — опять притворяется Витя. Он прекрасно знает, что пропуска у меня нет, я хожу в главный корпус по чужому пропуску или по собственной записной книжке, в зависимости от времени дня и от бдительности охраны.

— Полгода работаешь!.. — возмущается Витя. — Неужели так сложно? Две фотокарточки, и все…

Это действительно не сложно, но и не так просто, как думает Витя. Для того чтобы получить пропуск, надо, кроме двух фотокарточек, сдать трудовую книжку.

Когда-то до института я три года работала воспитательницей в детском саду на окраине Москвы. С тех пор прошло много лет, детский сад снесли, окраину застроили новыми домами, а директор получил повышение по службе. Для того чтобы восстановить стаж, мне надо куда-то ехать, неизвестно куда, и с кем-то говорить, неизвестно с кем… А мне некогда заняться даже более приятными вещами.

— Уйду я отсюда, — неожиданно говорит Галя. — Вот напишу пьесу и уйду.