Лавина (сборник)

Сколько я помню Галю, она все время пишет пьесу. У нее уже готово название: «Сабля на стене».

— Уйду, — поклялась Галя. — Вот посмотришь…

Мы все хотим уйти из сержантов хотя бы в лейтенанты. А куда? Разве только в спортивное общество…

Я надела пальто и вышла из барака. Главный корпус еще не достроен, и наша программа временно помещается в бараке, где раньше жили строительные рабочие. Вокруг барака в любое время года лежит грязь, через нее проложены кирпичи и доски. Я понимаю: совершенно не важно, где работать — в бараке или в главном корпусе из голубого стекла и стали. Не важно — где работать, важно — что делать. Я это понимаю, но почему-то, когда ступаю по кирпичам и доскам, мне жаль становится своей уходящей жизни.

Сейчас март, начало весны. Снег еще белый, но уже не такой сухой и блестящий, как в феврале. Через замерзший пруд по диагонали движутся люди, и их фигурки, черные на белом, кажутся какими-то заблудшими. За прудом — трамвайное кольцо, за кольцом — розовый Шереметевский дворец. Когда-то, очень давно, во дворце проживал Шереметев. Тогда еще не было ни трамваев, ни телевидения.

При входе в главный корпус на посту стоял молодой милиционер с деревенским цветом лица и голубыми ситцевыми глазами.

Беспечно улыбаясь и беспечно помахивая Витиным пропуском, я прошла мимо него подпрыгивающей походкой — именно так я прохожу по чужому пропуску, и меня, как правило, не задерживают. Голубоглазый милиционер тоже не задержал меня, он улыбнулся очень хорошо и хорошо посмотрел — так смотрят по весне молодые люди и молодые собаки.

Когда я отошла от милиционера на несколько шагов, он почему-то спохватился и позвал меня обратно — возможно, ему скучно было стоять, захотелось пообщаться с представителем творческой интеллигенции. Иных поводов для общения, кроме пропуска, у нас не было, поэтому милиционер сказал:

— А ну-ка, разверните…

Я развернула пропуск. С маленькой фотокарточки открытым и честным взором смотрел Витя Лапин. Мы с Витей немножко похожи, с той только разницей, что Витя — мужчина, а я — женщина. На фотокарточке эта разница бросалась в глаза.

Милиционер поглядел в пропуск, потом очень внимательно на меня, при этом я улыбнулась по-детски искренне и вместе с тем порочно-женственно, как Марина Влади, но на милиционера это не произвело никакого впечатления. Он вдруг вытянулся, окаменел лицом и, глядя куда-то в перспективу, стал звонить по внутреннему телефону. Поговорив по телефону, он положил трубку и коротко предложил:

— Пройдемте…

«Болван», — подумала я, но ничего не сказала, покорно двинулась следом, не веря ни во что плохое.

Меня привели в небольшой кабинет. За столом сидел капитан лет сорока пяти — пятидесяти. В этом возрасте он мог бы иметь больший чин.

— Садитесь, — кивнул мне капитан и взял у милиционера Витин пропуск.

Я села, положив ногу на ногу, приготовилась ждать. Капитан мельком посмотрел на мои колени. Он ожидал увидеть на коленях юбку, но там были брюки.

— У вас отец есть? — неожиданно спросил капитан.

— Нет, — сказала я.

— А мать?

— Есть. В другом городе.

— Ну а тут у вас кто-нибудь есть?

— Муж.

— И он вам разрешает так ходить?

— Конечно, — удивилась я. — А что?

Капитан расстроенно махнул рукой, стал разглядывать Витин пропуск со всех сторон.

— Чей это пропуск? — спросил он.

— Лапина, — объяснила я. — Мы вместе работаем.

— А твоя как фамилия? — Капитан почему-то перешел на ты, возможно, потому, что муж разрешал мне ходить в брюках.

— Монахова.

Капитан снял трубку, стал куда-то звонить, устанавливать мою личность. Мою личность он установил моментально, я даже удивилась — как это быстро делается.

— Почему ходишь по чужому пропуску? А твой где? — спросил капитан.

— У меня нет.

— Забыла, что ли…

— Нет.

— Потеряла?

— Я трудовую книжку не оформила. А без трудовой книжки не дают.

— Что ж ты до сих пор не оформила?

— А зачем мне книжка? — Я не хотела рассказывать про детский сад, который снесли, и про директора, которого повысили.

— Как зачем? Для пенсии…

— Ну вот, буду я думать о пенсии.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

— Видишь, тридцать лет! — обрадовался капитан. — Заметила, как прошли?

— Что?

— Тридцать лет.

Странный вопрос. Конечно, заметила. Может быть, не все тридцать, но последние пятнадцать заметила наверняка.