Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

Увы, образование направили так и мы, общественность.

— ... И беспросветностью этой войны. И вот на эту разбереженную душу солдатской массы пахнуло из тыла дуновение мира, затем ворвалась предательская изуверская пропаганда Ленина и компании, с разжиганием диких страстей.

Вот это — он отвердевшим, беспощадным голосом выговорил, — и узнавался прежний Гучков.

— Удастся ли разогнать эти миазмы? Но ни в каком положении веру в родину мы терять не должны. Если мы не совладаем с разрушением — Россия захиреет и замрёт.

Но это — сильно сказать, оставаясь у власти, а не банкротски с неё сползя.

— Острый кризис создан не моим уходом, он начался на другой день после создания правительства, когда оно, по выражению Шульгина, было посажено под домашний арест. Не я вызвал кризис, я только пытался ускорить его решение и положить конец маразму. Можно как угодно относиться к той правительственной комбинации, которая сейчас созревает, — или с меланхолическим скептицизмом, или сочувствовать, однако она неизбежная стадия в эволюции. Она мучительно конструируется — и мы обязаны всеми силами её поддержать, по чувству долга перед родиной.

Вздохнём, но скажем: да.

Силами присутствующих похлопали. („Шумные аплодисменты”.) Гучков отошёл, сел, обвисли плечи. А к столу выдвинулся квадратный Милюков. („Шумные аплодисменты”.)

— Мои партийные товарищи остаются в правительстве, так что, как видите, мы не хотели разорвать и покончить с ним. Я публично говорил, что могу уйти, только уступая силе. Но не предвидел, что придётся уйти, уступая желаниям моих товарищей. С чистой совестью могу сказать: не я ушёл, меня ушли.

С большой обидой. Но извечная слабость Милюкова — что он теряет контакт с чувствами слушателей, не умеет держаться на нотах человеческих, а всё — в теорию. Так и сейчас — длинно и бесцветно. Почему была верна его внешняя политика. Почему неправы противники, желавшие революции и в ней. Никакой особой царской дипломатии не было (забыл свою же речь 1 ноября) и не надо было её менять, а только — солидарность с союзниками.

— Появление в министерстве иностранных дел вашего покорного слуги был знак того, что Россия не изменит обязательствам. Этим и объяснялась радостная уверенность союзников, что революция достигла своей цели. Прежнее правительство не в состоянии было организовать страну для победы, и это явилось ближайшей причиной нашего участия в перевороте.

И — как он правильно вёл. Но как „наши собственные изгнанники” принесли извне циммервальдские теории западных социалистов. И почему возник апрельский кризис.

— Нота вызвала против меня страшнейшее раздражение. Правда, уличное движение в конце концов превратилось в овацию по адресу Временного правительства и моему лично.

Никакого чувства юмора, как всегда. И все мосты мировой политики подставлены лишь для того, чтоб оправдать личное поведение.

И как семь членов кабинета предали его. И, снова, как другие кадеты решили испробовать, нельзя ли нести тягость власти дальше. Создание такого кабинета есть и рискованная попытка, есть и положительный акт. И мы должны его поддержать.

И неужели этот растерянный профессор всего лишь полгода назад сотряс трон и общественность России? Это и могло ему удаться только в жизни раз.

Тут слово взял Шульгин — и острым взглядом выщупывал свою слишком немногочисленную аудиторию: говорить ли в полную силу?

Понадеялся, наверно, на корреспондентов: они усердно строчили наперегонки.

— Роковая ошибка была сделана в первые дни революции: был всенародный подъём, и наши полки рвались в бой: Дайте нам показать врагу, как сражается свободный русский народ!

Ну, это красноречивый зачин.

— ... Этим подъёмом не воспользовались, а сказали солдатам: ваш настоящий враг — не немец, а буржуазия. В окопах вы смотрите за офицерами, чтоб они не устроили контрреволюции, а с немцами мы справимся воззваниями. Но ответа на воззвания мы до сих пор не получили. И у нас оказались даже такие неисправимые любители немцев, которые считают, что немцы никогда не могут быть виноваты, а значит виноваты союзники. И Англия, Франция, Америка объявлены буржуазными странами, с которыми надо так же бороться, как с русскими буржуями. Мы оскорбляем союзников, что там воюют не народы, а по вынуждению правительства. Я позволю себе утверждать, что если на нашем фронте ещё некоторое время будет фактическое перемирие, а немцы будут невозбранно сражаться на Западе, — нашим союзникам придётся неумолимо порвать с нами.