День Муравья

Летиции Уэллс захотелось взять эту мамочку за плечи и сказать прямо в лицо: «Нет, не делайте больше детей, остановитесь, имейте хоть каплю стыда, черт подери! Пользуйтесь контрацептивами, раздавайте презервативы тем, кого любите, образумьте ваших легкомысленных подруг, одумайтесь сами. Оно того не стоит. Сейчас везде царит безответственность, и вот вам результат. Если бы ваша собственная мать была серьезней, она избавила бы вас от всех этих страданий. Не мстите своим детям за то, что ваши собственные родители подложили вам свинью, произведя на свет вас. Довольно любить друг друга, спаривайтесь, но не размножайтесь».

После каждого такого приступа мизантропии (у нее это было сродни гуманофобии) во рту появлялся горький привкус. Но самое странное, ей это не было противно.

Взяв себя в руки, она улыбнулась этой паучихе.

Лицо, светящееся счастьем материнства, напомнило ей… нет… не… не надо было… напомнило ей… ее мать. Линг-ми.

Линг-ми Уэллс пала жертвой острой лейкемии. Рак крови не ведает жалости. Линг-ми, ее нежная мать, никогда не отвечала ей на вопросы о том, что сказал врач. Линг-ми говорила Летиции: «Не беспокойся. Я выздоровею. Прогнозы оптимистичны, а лекарства просто замечательные». Но в ванной на раковине все чаще появлялись красные подтеки, а пузырьки с анальгетиками быстро опустошались. Линг-ми превышала все предписанные дозы. Ничто не могло облегчить ее боль.

Однажды «скорая» увезла ее в больницу. «Не беспокойся. Там у них есть все, что нужно, и специалисты меня вылечат. Присматривай за квартирой, будь умницей, пока меня не будет, и каждый вечер навещай меня».

Линг-ми оказалась права: в больнице было все мыслимое оборудование. Ей даже умереть спокойно не давали. Три раза она пыталась покончить с собой, и три раза у последней черты ее спасали. Она отбивалась. Они связывали ее ремнями и вливали морфий. Приходя к матери, Летиция видела ее руки, покрытые синяками от уколов и капельниц. За один месяц Линг-ми превратилась в сморщенную старуху. «Мы спасем ее, не беспокойтесь, мы спасем», — уверяли доктора. Но Линг-ми Уэллс не хотела, чтобы ее спасали.

Она гладила руки дочери и бормотала: «Я хочу… умереть». Но что может сделать четырнадцатилетняя девчонка, когда слышит такое от матери? Закон запрещал позволить кому-либо добровольно умереть. Тем более если этот кто-то может ежедневно платить тысячу франков за пребывание в палате и лечение.

После госпитализации жены Эдмон Уэллс как-то сразу состарился. Линг-ми просила у него помощи для большого прыжка. Однажды, когда она совсем обессилела, он поддался на уговоры. Он показал ей, как замедлить дыхание и уменьшить частоту ударов сердца.

Он провел сеанс гипноза. Никто этого не видел, но Летиция знала, как это происходит, когда-то отец так усыплял ее. «Ты спокойна, очень спокойна. Твое дыхание как отступающая волна. Все спокойно. Вперед, назад. Твое дыхание — море, море хочет стать озером. Вперед, назад. Каждый вдох медленней и глубже предыдущего. Каждый вдох приносит больше силы и неги. Ты не чувствуешь своего веса, не чувствуешь ног, не чувствуешь ни рук, ни туловища, ни головы. Ты — легкое перышко, которое плывет по воздуху».

Линг-ми улетела.

На ее лице застыла спокойная улыбка. Она умерла, будто уснула. Врачи-реаниматологи тут же ударили в набат. Они вцепились в нее, как ласка в цаплю, чтобы не дать взлететь. Но на этот раз Линг-ми одержала блистательную победу.

И Летиция поставила перед собой задачу — раскрыть тайну рака. Она испытывала ненависть к врачам и прочим вершителям человеческой судьбы. Она была убеждена, что если никому не удалось искоренить рак, то только потому, что никто по-настоящему не пытался найти решение.

Она стала онкологом, чтобы самой этого добиться. Она хотела доказать, что рак может быть излечим, что бездарные врачи только мучили ее мать, хотя могли бы спасти. Это ей не удалось. Осталась только ненависть к людям и страсть к загадкам.

Журналистика позволила ей выплеснуть свое горе. Своим пером она изобличала несправедливость, возбуждала толпу, воевала с лицемерами. Увы, она быстро поняла, что лицемеры — это в первую очередь ее коллеги. Смелые на словах — жалкие на деле. Поборники справедливости в редакторских статьях, в жизни они готовы были на любые низости ради повышения зарплаты. По сравнению с миром СМИ медицинская среда казалась полной очаровательных людей.

Но она заняла свою экологическую нишу, свою охотничью территорию. Она сделала себе имя на раскрытии полицейских загадок. Коллеги стали держаться от нее на расстоянии и ожидали, когда же она провалится. Спотыкаться нельзя.