Память любви

Повелитель не любит ждать.

— Трудно сказать, госпожа, — вздохнула Найлек, — как поведет себя пленница, когда очнется.

— После бани приведи ее ко мне, — приказала жена халифа.

Найлек поднялась и с поклоном удалилась, спеша к своей подопечной, крепко спавшей под присмотром двух вооруженных евнухов.

— Можете идти, — бросила она им и, усевшись рядом с Ронуин, принялась за вышивание, принесенное по ее просьбе рабыней.

Ронуин проснулась и растерянно осмотрелась. Голова болела, в горле пересохло. Перед глазами появилось лицо Найлек, и она бессильно опустилась на подушки.

— Пить… — едва слышно попросила она.

Найлек поднесла ей кубок с какой-то жидкостью.

— Это фруктовый сок, — пояснила она, и Ронуин жадно проглотила напиток.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я ужасно устала, — буркнула Ронуин и, заметив, что совершенно обнажена, тихо вскрикнула:

— Что вы сделали с моей одеждой, госпожа? — Она залилась краской и стала шарить рукой в поисках покрывала.

— Нельзя же спать в стальных доспехах, дитя мое. Посмотри, твои прелестные ноги в синяках от кольчуги. Хорошо еще, что грудь не пострадала! Ты можешь встать? Нужно идти в баню. Ты проспала почти весь день.

— Неужели не можешь дать мне камизу? — вырвалось у Ронуин.

— Чистое белье на грязное тело?

— Я шагу не сделаю, пока не оденусь, — стояла на своем Ронуин.

— Понимаю, ты не привыкла ходить обнаженной, дитя мое, но здесь одни женщины, — спокойно ответила Найлек. — Не глупи же, пойдем. Вода восстановит твои силы. — Она поднялась и протянула руку.

— Нет! — отказалась Ронуин.

Найлек, не видя смысла в спорах, подала знак евнухам.

— Госпожа Hyp не желает идти в баню. Позаботьтесь, чтобы она забыла о своем упорстве.

Она повернулась и зашагала прочь, улыбнувшись, когда услышала негодующий визг за спиной. Найлек не стала оборачиваться. Евнухам дан приказ, и они его выполнят.

Войдя в баню, она окликнула главную банщицу:

— Добрый день тебе, Серай!

— И тебе, Найлек. Собираешься привести сюда женщину-воина? Где же она? Я слышала, халиф потребовал ее в свои покои сегодня же ночью, а с ней придется повозиться.

— Сейчас будет, Серай. Не желала явиться сюда в чем мать родила, и пришлось евнухам ее провожать.

— Глупое создание, — пробормотала Серай. — Все франкские женщины боятся наготы.

В баню втолкнули красную от злости Ронуин. Евнухи протащили ее по всему гарему и теперь поставили перед банщицей. Но стоило евнухам разжать руки, как Ронуин набросилась на них с кулаками.

— Негодяи! Варвары!

Евнухи, удивленные такой яростью, только засмеялись.

— Как вы могли позволить им такое, госпожа? — обратилась Ронуин к Найлек.

— Я не спорю с дурочками, — бросила та. — Первое и самое главное правило в этом мире — покорность и послушание. Если не будешь повиноваться, тебя заставят, дитя мое. Если же усвоишь уроки, будешь жить как в раю.

— Я убегу отсюда и вернусь к своим! — прошипела Ронуин.

— Не выйдет, — покачала головой Найлек. — Даже если каким-то чудом ты выберешься из дворца, все равно не найдешь дорогу. Тебя поймают, приведут назад и изобьют палками по пяткам — да так, что на ноги не встанешь три дня.

Таково наказание для провинившихся рабынь. Чтобы красоту не портить. Так что прекрати капризничать, Hyp. До заката нам многое нужно успеть. Это Серай, главная банщица.

Не противься ей, а я присмотрю за тобой.

— Ты напоминаешь мне тетку, — пробормотала Ронуин. — Она аббатиса.

— И она тоже журила тебя, дитя мое? — рассмеялась Найлек.

Ронуин, кивнув, пошла за женщинами. И хотя не считала себя грязнулей, оказалось, что до сей поры не ведала, что есть настоящая чистота. Ее намыливали, скребли серебряным скребком, чтобы снять грязь с тела, и окатывали водой снова и снова. На руки, ноги, под мышки и кустик волос наложили густую пасту персикового цвета. Не успела Ронуин выпить чашку горячего сладкого чая, как пасту смыли, а вместе с ней и все волосы с тела.

Взглянув на свой венерин холмик, она покраснела. Никогда раньше она не замечала, какой он пухлый и какая глубокая розовая расщелина разделяет его на две половины.

Теперь тело словно излучало невыразимую чувственность, смущавшую ее. Как ни странно, ни ее нагота, ни собственная не смущала женщин. Мало того, ее ногти подрезали едва ли не под корень и выкрасили хной. Длинные волосы терли, пока, казалось, не содрали с черепа кожу, а потом вытерли досуха и расчесывали, пока они не превратились в золотистый пух. Потом ее положили на высокую, покрытую тканью скамью. Откуда-то выступила старуха, похожая на ворону, с корзинкой в руках.