Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

И трамваев – с резкими звонами, а изнутри все огненные и ещё с парами глазков под крышей, там бело-красный, сине-зелёный, жёлто-синий, какой значит номер, – трамваев тоже по вечерам куда меньше стало: служащие работать не хотят, 8 часов – и в сторону. Оттого трамваи набиты невпротолчь, и ещё люди гроздами внавесь на держалках, на ступеньках – тут и солдат не вскочит.

А солдат любит поездить: ему – без платы, и гони хоть через весь город.

Да главная-то жизнь – она не на улицах, она вон там за толстыми стёклами (где побито – уже вставлено), в свету и в тепле. И вот уж там хахакают, зубы не покрывают. И чем позже вечер, когда солдату уже спать, – тем больше их туда, за стёкла, набивается. И сидят за белыми столами, и пьют и лакомятся часами, и всякую всячину едят, чуть де не лягушек, тьфу!

Вот, говорят, равенство: нижнему чину теперь никуда войти не запрещено. А попробуй войди туда к им, в ихнюю обжираловку – на всё нужны денежки. А денег – у смирных волынских унтеров нет.

– Другие хоть спирта где-то разок набрались, напились, а мы с тобой, Миша, всё проворонили.

Толкаются волынцы по тротуару – никто на их знаменитые бескозырки уже и не посмотрит, не вспомянет.

И куда как поздно, а магазины с озарными окнами – торгуют. И чего там на подоконниках за стёклами не выставлено под свет, стой и рассматривай бесплатно. Цветы, цветы через каждый квартал, да каких в России и не растет сроду, – откуда берут? да середь зимы?

И – фрукты, фрукты тоже. Какие ещё видывал, знаешь: вот это – виноград, вот это – абрикос, а других диковинных и название не ведано, однако ящики ими полные.

Или – финтифлюшки для барских баб, поблестушки, постеклушки на синем бархате выложены, или чего исподнее развешано, глаз не оторвать.

Или, поскольку грамота твоя твёрдая есть, иди и читай вывески: Жорж Борман… Бликен и Робинзон… Брокер… Сиу… Ралле…

Всё – не наши…

А то – кинематографов вывески и театров вывески, с лампочками вкруговую, и на тумбах же то повторено, читай откуда хочешь: «Наша содержанка»… «Цветок зла»… «Казнь женщины»…

Или: «Спальня…» – а дальше буквы не русские.

Или: театр Суворина – «Мотылёк под колесом».

А нам – только сталкиваться плечами, только сапоги тяжёлые переставлять по чужому лёгкому проспекту.

А в деревне, пишут, – ни керосина, ни мыла, ни гвоздей, ни соли.

А калек войны – и никому не жаль, кроме сродственников.

А и нас с тобой покалечат – так и тоже.

А в окопах – там сидят, сидят во тьме и сырости.

И теперь – всё немцу отдадим?

– И как это мы, Тимофей, решились? Как это нас понесло в то утро?

Самим дивно.

– Давно бы в петле жизнь кончили.

1977-1986

Кавендиш, Вермонт