Хроники Заводной Птицы

Между двумя этими разными мирами пролегла непреодолимая глубокая трещина. «Она должна быть, абсолютно точно», – думал ветеринар, но никак не мог понять, в чем заключается эта разница. С виду все оставалось по-прежнему. Он был растерян: откуда в нем появилось незнакомое прежде равнодушие, безучастность ко всему?

Вдруг он почувствовал страшную усталость. Вспомнив, что почти не спал прошлой ночью, подумал: «Лечь бы сейчас где-нибудь под деревом, в прохладной тени и поспать хоть немного, чтобы ни о чем не думать, отключиться, провалиться в безмолвную темноту». Ветеринар взглянул на часы. Надо позаботиться о корме для оставшихся животных, полечить бабуина, у которого поднялась температура. У него была куча дел, но сначала обязательно нужно поспасть. Все остальное – потом.

Ветеринар направился в ближнюю рощицу и вытянулся на траве в укромном месте, где его никто не видел. Накрытая тенью трава приятно холодила и пахла милыми воспоминаниями детства. Крупные маньчжурские кузнечики, жизнерадостно стрекоча, скакали через его лицо. Лежа, он еще раз закурил. Дрожь в руках, к счастью, унялась. Глубоко затягиваясь дымом, ветеринар представил, как китайцы снимают шкуры с убитых недавно животных, кромсают мясо. Раньше ему не раз доводилось видеть, как они это делают. Получалось очень ловко. Зверей разделывали за считанные минуты, отделяя шкуру, мясо, внутренности, кости. Казалось, все это с самого начала существовало по отдельности и лишь по какой-то случайности соединилось вместе. «Не успею я проснуться, – думал ветеринар, – как мясо уже будет на рынке. Раз-два – и готово». Он вырвал пучок травы, подержал в руке, пробуя, какая нежная она на ощупь, потом погасил сигарету и, вздохнув, выпустил из легких остатки табачного дыма. Закрыл глаза, и крылышки скакавших вокруг кузнечиков зашуршали гораздо громче: казалось, что эти кузнечики – никак не меньше лягушек.

«А может, мир устроен как простая вращающаяся дверь? – мелькнуло в угасавшем сознании. – Куда в этот момент ступила твоя нога, в такой секции ты и окажешься. В одной секции тигры существуют, в другой – нет. Только и всего. И никакой здесь нет логической последовательности, поэтому выбор, по большому счету, не имеет смысла. Не потому ли я никак не могу ощутить этого разрыва между мирами?» Но дальше этого мысли ветеринара не пошли. Углубляться в такие материи он уже был не в состоянии. Скопившаяся в теле усталость, тяжкая и душная, давила, как сырое одеяло. Мыслей больше не было – он просто вдыхал ароматы трав, слушал, как шуршат кузнечики, и чувствовал, как густая, плотная тень словно плотной пленкой окутывает тело.

Наконец, он погрузился в тяжелый послеполуденный сон.

* * *

Подчиняясь приказу, на транспорте остановили машины, и судно замерло посреди моря. У него не было ни единого шанса улизнуть от новейшей быстроходной подлодки, по-прежнему державшей транспорт под прицелом орудия и пулеметов. Команда подлодки была готова открыть огонь в любую минуту. Но несмотря на это, в такой момент непонятное, необъяснимое спокойствие повисло в воздухе между двумя кораблями. Матросы с подлодки открыто стояли на палубе и смотрели на транспорт с таким видом, будто не знали, чем заняться. Многие даже касок не надели. Был безветренный летний день, корабли стояли с застопоренными машинами, и только слышно было, как лениво плещутся о борта волны. На лодку просигналили: «Мы – транспортное судно. Перевозим гражданских лиц без оружия. Военного снаряжения, припасов, персонала на борту нет. Спасательных шлюпок почти не имеем». С подлодки ответили резко: «Это не наша проблема. Открываем огонь ровно через десять минут, независимо от того, покинете вы судно или нет». На этом обмен сигналами закончился. Капитан транспорта решил не сообщать пассажирам о содержании переговоров. Что толку? Кому-то, может, посчастливится остаться в живых, но большинство пойдет на дно вместе с этой несчастной здоровенной посудиной. Капитану захотелось пропустить напоследок стаканчик виски, но бутылка скотча, которую он так берег, стояла в ящике стола в его каюте, и времени идти за ней не оставалось. Капитан снял фуражку и посмотрел на небо, надеясь, что каким-то чудом в небесах вдруг покажется эскадрилья японских истребителей. Но этого не произошло. Капитан сделал все, что мог. Он снова подумал о виски.

Когда отпущенное время истекло, на подлодке началась непонятная суета. Стоявшие на площадке над рубкой офицеры о чем-то торопливо разговаривали. Один из них быстро спустился на главную палубу и забегал перед матросами, громко выкрикивая какие-то команды. Среди матросов на огневых позициях прошло легкое движение. Один решительно тряхнул головой и несколько раз стукнул кулаком по стволу пушки. Другой снял каску и посмотрел на небо. Со стороны трудно было объяснить их поведение, трудно разобрать, что это – гнев или радость, досада или возбуждение. Люди на транспорте никак не могли понять, в чем дело и к чему все идет. Они наблюдали за матросами с таким видом, будто смотрели пантомиму, не имея перед собой сценария (но понимая, что разворачивавшееся у них на глазах действо содержит что-то очень важное для них), смотрели, затаив дыхание, в надежде уловить хоть какой-то намек на то, что происходит. Но скоро волнение среди команды улеглось, по приказу с мостика палубное орудие быстро разрядили. Вращая рукоять приводного механизма, матросы вернули в исходное положение пушку, которая держала под прицелом транспорт, – теперь ствол орудия был повернут прямо вперед, – и поставили заглушку на ее жуткое черное жерло. Снаряды спустили обратно вниз, команда бегом бросилась к люкам. Теперь матросы двигались совсем по-другому – быстро и энергично. Четкие, экономные движения, никакой болтовни.