Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Уж резче не мог он выразиться по официальному телеграфу!

А Брусилов – не принял откровенности, но тут же, на ребре, извернулся, остановился: слушается, будет ожидать к вечеру приказа, имеет честь кланяться… Да, и ещё докладывает: отдал распоряжение в Киев исполнять распоряжения новых министров – чтобы не возникли плачевные беспорядки, как в Петрограде и Москве.

Так и кончился разговор – и лишь потом Алексеев размыслил, что Брусилов начисто увильнул от вопроса, собираться ли главнокомандующим или нет.

А мысль его, что в крупных городах надо выполнять распоряжения новых министров, – опасная мысль. Алексеев и сам поддался и отдал час назад приказ в Одесский округ: выполнять распоряжения нового правительства, в том числе и освобождение политических осуждённых. Но это – опасный путь. Так – всё развалится ещё быстрей. Мы сами же и отдаём большие города в полное распоряжение новой власти.

А что можно предпринять в этом безмолвии и заброшенности? Только – уступать обстоятельствам?

Как эти все политики искали его в прошлые часы – а теперь все провалились. День утекал – и все молчали! Кого из них искать? Родзянку? – уже душа отворачивалась. Львова? – уже запрашивал его о присяге, и о снятии железнодорожной охраны, – молчит сиятельный невидимка. Гучкова? Наболел в сердце Гучков своими бесцеремонными открытыми письмами, но он хоть человек дела. Хорошо, составить телеграмму одновременно всем троим.

В Минске – на театре военных действий! – получено требование министра юстиции выпустить политических. Комендант Калуги, подчинённой Западному фронту, получил из Москвы сообщение, что едет новый комендант с особыми полномочиями. Все эти распоряжения нами выполнены, но такая двойственность власти ведёт к беспорядкам во фронтовом управлении. Для незыблемого сохранения основ военной службы прошу: все распоряжения правительства и отдельных министров сперва направлять главнокомандующим фронтами и мне.

Всё это Алексеев написал, отдал отправлять, – а сам испытал безнадёжность. В том, как он это написал, – была неуверенность, а как текли навстречу разрушительные струи – уверенность и натиск. И всё это перекосилось менее чем за сутки: ещё вчера в это время дня он твёрдо держал бразды, уж на театре военных действий всё везде ему подчинялось, кроме Полоцка, и для всеобщего окончательного успокоения не хватало только отречения Государя.

А вот и добились отречения – и куда-то всё хуже ползло.

Если бы на русскую армию наступали немцы, не могло быть и лёгкого сомнения и минутной задержки: надо ли отвечать оружием? Но оттого что нападение шло сзади, в виде каких-то анархических банд, но поощряемых кем-то из Петрограда, если не самим правительством, то неясно становилось: да можно ли действовать оружием? не будут ли этим испорчены отношения с правительством? не возникнет ли междуусобица, пуще всего избегаемая?

Однако же и чего стоит та армия, тыл которой можно разорять? И велел разослать на остальные фронты без Кавказского свою телеграмму Эверту о революционных шайках.

Но что же с совещанием главнокомандующих? Вот пришёл и ожидаемый ответ от Рузского. Однако по форме и тону – как методическая нотация, как будто Рузский был старше должностью. Да, объявить Манифест необходимо. А главнокомандующие на местах – это единственно авторитетная власть, и сбор их не может состояться во всяком случае до вступления великого князя.

То есть заявлял, что под Алексеевым собираться не даст. Ну, на такие золкости Алексеев никогда не обижался.

А Николай Николаевич – молчал, ни слова не ронил о совещании.

А Брусилов вдруг прислал ещё отдельный отказ от совещания – и совершенно словами Рузского (снеслись ли они?): надо быть на местах, на постах.

Да и правда надо. Но не давали слить главнокомандующих в единую силу.

А худшее, мол, решение – это бездействие с объявлением Манифеста войскам. И тоже правда.

А тут ещё донесли телеграфы копию непенинской телеграммы Родзянке, ещё 2 часа тому назад, – и, действительно, ждать оказывалось невозможно: в Ревеле, где утром объявили отречение, не успели порадоваться, что положение успокоилось, как войска вышли из повиновения, не слушали уже и приехавших членов Думы; и едва были прекращены беспорядки в Гельсингфорсе.

И решил Алексеев, это было уже около 6 часов вечера, в который раз обратиться в Петроград. Вызвать Родзянку, конечно, не удалось и в этот раз. Львова – и не пытался, не видя смысла. Зато Гучков оказался в довмине и подошёл к аппарату.