Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

А Николай-то Семёнович может сотую речь за эти дни произносит, а каждую – всё с новым волнением. И не потому, что натолкали ему товарищи по Исполкому, что самый жгучий вопрос, что надо дипломатично, что надо не вызвать ярости масс, а потому что: сколько ни входи в этот зал – а колотится сердце, сверкают глаза, как тут поносил социал-демократов Марков 2-й; сколько ни подымайся на эту трибуну – а рябит перед глазами визитками, галстуками, бабочками, крахмальными воротничками, и только по часу дозволялось резать рабочую правду им в глаза, – а вот теперь наступило наше счастливое безграничное время! И всё это перебуровливается, перекипает в груди, а через горло уж в каком там звуке проскочит, но все понимают…

Товарищи! Товарищи? Товарищи… И вот теперь что же? (В этом зале, где…) Мы победили врага! Мы победили врага? Мы повергли его окончательно и теперь можем работать спокойно, не боясь нападения? О нет, не можем. И ещё долго не сможем! Потому что в настоящее время мы ведём гражданскую войну! – и о спокойной работе не может быть и речи. Но, товарищи, вот мы уже решили день назад, что надо возобновить изготовление противогазов. Ведь наши товарищи сидят в окопах и могут погибнуть от газов, несмотря на славную революцию. И вот теперь Исполнительный Комитет пришёл к заключению возобновить и другие работы. Но – как возобновить? Но, разумеется, так возобновить, что, стоя у станков, каждый момент быть начеку и каждый данный момент быть готовым выйти на улицу и показать свою силу. Но тем не менее мы можем и сказать, что мы – достаточно подавили нашего злейшего врага. Это – мы совершили! И исходя из позиции, которую мы занимаем вне заводов, – мы можем теперь пойти и снова на заводы – но, повторяю, с решимостью по первому сигналу выйти опять с заводов на улицу! Вот что нам подсказывает политический момент, товарищи. Ещё вчера нельзя было этого сделать. Но теперь враг настолько обезоружен, настолько обессилен, что нам пойти на работы и стать у станка нет никакой опасности. Это подсказывает положение в военном отношении. Но самое важное для нас – это, конечно, организация. Последнее время, надо признаться, мы работали на заводах и фабриках без достаточной организованности. Это, товарищи, оправдывалось нашим порывом к свободе при невыносимом царском режиме. Но, товарищи, в настоящее время это никак не допустимо. Поэтому вы не только занимайтесь вашей специальной работой у станков, а – сильно организуйтесь!… И на каких же условиях, товарищи, мы можем опять работать? Да было бы смешно, если бы мы пошли продолжать работу на прежних условиях! И пусть об этом знает буржуазия, которая находила такую поддержку у старого правительства! Едва мы станем на работу, да, мы тут же станем и вырабатывать те условия, на которых работать! Но стать, товарищи, – нам надо, потому что есть и тот мотив, что прежняя власть, которая вершила судьбы России, она довела и хозяйство до полной дезорганизации.

Так своим хриплым, но сердечным пением Чхеидзе оправдал надежды ИК – и собрание не взбесилось, не восстало, не грохнуло возражениями.

А тут подставили выступать наборщика, трёх солдат, одного рабочего, которые все «за», от Исполкома Ерманский, Пумпянский, – и все они толковали, что товарищам рабочим надо к работам приступить.

Правда, полезли и большевики с межрайонцами: потерпев пораженье на ИК, они пытались теперь повернуть всё собрание, и не Соколов был тот председатель, кто хотел бы и мог остановить их.

Доводы их были сильные: что Николай II по-прежнему гуляет на свободе. А революция – слишком подозрительно бескровная. А Временное правительство слишком мягко к врагам. А раздача земли до сих пор не решена. А рабочий вопрос – совсем обойден, вот никто не говорит о 8-часовом дне. И что есть заводы, не согласные приступать!

Но правилен был расчёт Исполкома, что собрание ещё с начала разрядило свою главную энергию – на похороны жертв и на Веру Засулич. Да уже все голодные, обедать пора. И противогазы – показались понятны. Да решал дело и солдатский в зале перевес: к станкам-то становиться было не им.

И большевицкие ораторы не повернули зала. И когда с трибуны высунули уже готовую резолюцию от ИК, прочли её один раз, и оговорено там было, что кто из рабочих занят в непосредственно организационной работе (все депутаты, кто тут сидят, и кто в милиции, и кто на какую новую должность пристроился), те к работе не приступают, – так это нам по нраву! Проголосовали, и сколько насчитали, за тысячу, – те все «за», а только три десятка против.