Рассказы

— А, вон кого ему надо, — скривился пучеглаз.

— Вы его "У Беллы" застанете, через улицу напротив, — сказал горбун.

Манишевиц сказал, что ему очень жалко, но он никак не может еще побыть с ними, поблагодарил их и заковылял через улицу. Спустилась ночь. Фонари не горели, и он едва нашел дорогу.

Но "У Беллы" наяривали блюзы, да как — просто чудо, что дом не рухнул. Сквозь витрину Манишевиц разглядел все те же танцующие пары и стал искать среди них Левина. Левин сидел сбоку за Беллиным столиком и, похоже, болтал без умолку. Перед ним стояла почти опорожненная литровая бутылка виски. На Левине было все новое — яркий, клетчатый костюм, жемчужно-серый котелок, двухцветные башмачищи на пуговках, а во рту сигара. К ужасу портного, прежде такое степенное лицо Левина носило неизгладимые следы пьянства. Придвинувшись к Белле, Левин щекотал ей мизинцем мочку уха и что-то нашептывал, она заходилась хриплым смехом. И тискала его коленку.

Манишевиц собрался с духом и распахнул дверь — встретили его не слишком радушно.

— Мест нет.

— Пшел, белая харя.

— Тебя тут только не хватало, Янкель, погань жидовская.

Но он пошел прямо к столику Левина, и толпа расступилась перед ним.

— Мистер Левин, — сказал он срывающимся голосом, — Манишевиц таки пришел. Левин вперился в него помутневшими глазами.

— Выкладывай, что у тебя, парень.

Манишевица трясло. Спина невыносимо ныла. Больные ноги сводила судорога. Он огляделся по сторонам — у всех вокруг выросли уши.

— Очень извиняюсь, мне бы надо поговорить с вами глаз на глаз.

— С пьяных глаз только и говорить что глаз на глаз. Белла зашлась визгливым смехом:

— Ой, ты меня уморишь!

Манишевиц вконец расстроился, подумал — не уйти ли, но тут Левин обратился к нему:

— Ппрошу объяснить, что пбудило вас обратиться к вашему пкорному слуге?

Портной облизнул потрескавшиеся губы.

— Вы еврей. Что да, то да.

Левин вскочил, ноздри у него раздувались.

— Вам есть что добавить?

Язык у Манишевица отяжелел — не повернуть.

— Творите счас, в противном случае ппрошу впредь не приходить.

Слезы застилали глаза портного. Где это видано так испытывать человека? Что ж ему теперь, сказать, что он верит, будто этот пьяный негр — ангел?

Молчание мало-помалу сгущалось.

В памяти Манишевица всплывали воспоминания юности, а в голове у него шарики заходили за ролики: верю — не верю, да, нет, да, нет. Стрелка останавливалась на «да», между «да» и «нет», на «нет», да нет, это же «да». Он вздохнул. Стрелка двигалась себе и двигалась, ей что, а выбирать ему.

— Я так думаю, вы — ангел, от самого Бога посланный, — сказал Манишевиц пресекшимся голосом, думая: если ты что сказал, так уже сказал. Если ты во что веришь, так надо и сказать. Если ты веришь, так ты уже веришь.

Поднялся шум-гам. Все разом заговорили, но тут заиграла музыка, и пары пустились в пляс. Белла, заскучав, взяла карты, сдала себе. У Левина хлынули слезы.

— Как же вы меня унизили!

Манишевиц просил прощения.

— Подождите, мне надо привести себя в порядок. — Левин удалился в туалет и вышел оттуда одетый по-прежнему.

Когда они уходили, никто с ними не попрощался.

До квартиры Манишевица доехали на метро. Когда они поднимались по лестнице, Манишевиц показал палкой на дверь своей квартиры.

— По этому вопросу меры приняты, — сказал Левин. — А вы бы смылись, пока я взмою.

Все так быстро кончилось, что Манишевиц был разочарован, тем не менее любопытство не оставляло его, и он проследовал по пятам за ангелом до самой крыши, хотя до нее было еще три марша. Добрался, а дверь заперта.

Хорошо еще, там окошко разбито — через него поглядел. Послышался чудной звук, будто захлопали крылья, а когда Манишевиц высунулся, чтоб посмотреть получше, он увидел — ей-ей, — как темная фигура, распахнув огромные черные крыла, уносится ввысь.

Порыв ветра погнал вниз перышко. Манишевиц обомлел, оно на глазах побелело, но оказалось, это падал снег.

Он кинулся вниз, домой. А там Фанни уже шуровала вовсю — вытерла пыль под кроватью, смахнула паутину со стен.

— Фанни, я тебя обрадую, — сказал Манишевиц. — Веришь ли, евреи есть везде.

ЖИВЫМ НАДО ЖИТЬ

Перевод О. Варшавер

Мужчину она вспомнила. Он приходил сюда в прошлом году, в этот же день. Сейчас он стоял у соседней могилы, порой оглядывался, а Этта, перебирая четки, молилась за упокой души своего мужа Армандо. Порой, когда становилось совсем невмоготу, Этта просила Бога, чтобы Армандо потеснился и она смогла лечь в землю рядом с ним. Было второе ноября, день поминовения; не успела она прийти на римское кладбище Кампо-Верано и положить букет на могилу, как стал накрапывать дождь. Вовек не видать Армандо такой могилы, если бы не щедрость дядюшки, врача из Перуджи. И лежал бы сейчас ее Армандо Бог весть где, уж разумеется, не в такой чудесной могилке; впрочем, кремировать его Этта все равно бы не позволила, хотя сам он, помнится, частенько просил об этом.