Мое непослушное сердце

Будь на его месте другой человек. Лили посчитала бы, что ею бессовестно манипулируют, но Лайаму Дженнеру и в голову не пришло бы манипулировать кем бы то ни было. Он не из тех людей. Просто одержим своим творчеством, потребностью выразить себя, и она по какой-то непонятной причине попала в орбиту его внимания.

Но Лили уже было все равно. Она не могла отвести взгляд от Мадонны с младенцем и вспоминала о своей жизни, во многих отношениях богатой и счастливой, а в чем-то — бесплодной и бессмысленной. Но вместо того чтобы скорбеть о потерях: единственном сыне, карьере, своей утраченной индивидуальности, муже, которого она одновременно любила и ненавидела, — Лили радовалась всему, что даровала ей судьба.

Пока она стояла перед Мадонной, с ней что-то произошло. Лили вдруг представила свое покрывало, на котором пыталась изобразить сад трав, и поняла, что именно ускользало от нее до сих пор. Сад превратился в олицетворение женщины, которой она теперь стала: более зрелой, стремящейся отныне не соблазнять, а исцелять и лелеять, чья броская красота сменилась нежными, полными неуловимого благородства осенними красками. Она уже не та, какой была, но еще не поняла, кем стала. И теперь оказалось, что в покрывале, на которое она бессознательно перенесла заворожившие ее оттенки, содержится ответ на главный для нее вопрос.

Лили вздрогнула. Пальцы затрепетали от нетерпения. Скорее! Где ее корзинка с шитьем и коробка с лоскутами? Они нужны ей сейчас! Только так она сможет найти путь к себе!

— Мне нужно идти.

Лайам к тому времени так погрузился в работу, что сначала не понял, о чем идет речь. Потом его грубоватое лицо исказилось чем-то похожим на боль.

— О Господи, вы не можете…

— Пожалуйста. Я не капризничаю. И не набиваю себе цену. Мне нужно… я сейчас вернусь. Только достану кое-что из машины.

Лайам отступил от холста, рассеянно пригладил волосы, оставив на лбу мазок краски.

— Я сам принесу.

— В багажнике корзинка и коробка. Мне… Ладно, пойдем вместе.

Они помчались по мостику, горя нетерпением поскорее покончить с этим и вернуться к тому, что казалось таким существенно важным.

Лили, сбежав со ступенек, осмотрелась в поисках сумочки с ключами. Но сумочка как назло куда-то запропастилась.

— Какого дьявола вы заперли машину? — заревел он. — Откуда здесь, в Богом забытом захолустье, возьмутся воры?!

— Я живу в Лос-Анджелесе, не помните? — огрызнулась она.

— Вот!

Он достал сумочку из-под стола и принялся рыться в ней.

— Отдайте!

Лили выхватила у него сумочку, сунула туда руку, но Лайам стиснул ее локоть и увлек к двери. Лили не помнила, как ей удалось найти ключи. Она вырвалась, нажала пульт, открывающий багажник, и едва не всхлипнула от облегчения, увидев корзинку. Коробку с лоскутами она сунула Лайаму.

Тот едва взглянул на нее.

Они снова ринулись в дом, взлетели по лестнице, одолели мостик и вновь оказались в мастерской. Оба задыхались — не столько от физических усилий, сколько от переполнявших их эмоций. Лили упала на стул. Лайам бросился к холсту. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись — редкий момент взаимопонимания и безмолвного общения. Он не стал допытываться о причинах ее настойчивости, не выказал не малейшего пренебрежения, увидев, что ей срочно понадобилась всего-навсего корзинка для шитья. Очевидно, и Лайам понял, какая созидательная сила движет ею в эту минуту.

Лили принялась за работу. Оба молчали. За окном стемнело, и в мастерской зажглись светильники, развешанные с таким расчетом, чтобы обеспечить равномерное освещение.

В тишине было слышно пощелкивание ножниц Лили. Иголка летала широкими взмахами, стягивая лоскуты. Наметка продержится, пока Лили не доберется до швейной машинки.

Шов находил на шов. Оттенки сочетались, переходя от светлого к более темному. Узоры подбирались словно сами собой, гармонируя друг с другом.

Его пальцы скользнули по ее шее. Она и не заметила, когда Лайам отошел от холста. Пятно краски алело на его черной шелковой рубашке, оранжевая капля присохла к дорогим слаксам. Жесткие седеющие волосы растрепались, лоб украшала еще пара мазков. Он взялся за верхнюю пуговицу прозрачной розовато-оранжевой блузки Лили, и она вздрогнула. Лайам, глядя в ее глаза, расстегнул пуговицу. Другую.

Третью.

— Пожалуйста, — прошептал он. Она не попыталась остановить его, когда он распахнул блузку.

Даже когда его сильные, измазанные краской пальцы задели переднюю застежку лифчика, она не шелохнулась. Лили просто склонила голову к шитью и стала ждать.