Дыхание богов

Другой я смотрит на меня с некоторым презрением. Наверное, так я смотрел на Рауля перед тем, как разбил ему лицо.

– Возможно, это ключ к решению задачи. Мы должны любить себя, – говорю я.

– Отлично. Но тогда я должен тебе кое в чем признаться. Я никогда не любил себя.

– Я знаю. Со мной было то же самое.

– Я никогда не считал себя красивым. Не считал себя умным. Мне кажется, что я сдал экзамены в школе и университете только потому, что мне повезло.

– Я захожу дальше. Я всегда считал себя жуликом, который обманывает окружающих.

– Кому ты это рассказываешь!

– И мне есть в чем тебя упрекнуть.

– Давай-давай, сейчас самое время.

– В твоем прошлом есть вещи, которые очень мне не нравятся. Помнишь, ты ничего не ответил, когда тот тип оскорблял тебя.

– И что?

– Ты должен был защищать себя. Никто не имеет права выказывать тебе неуважение.

– Я помню, о чем ты говоришь. Хочу тебе напомнить, мне тогда было 7 лет.

– Ну и что? Ты и дальше вел себя как трус. Мне всегда не нравилась эта твоя манера тушеваться вместо того, чтобы отстаивать свои права.

– Это ты говоришь? Вспомни, когда тебе было 8, ты ударил толстого мальчика, которого все дразнили жиртрестом! Тебе всегда хватало храбрости бить тех, кто уже и так стал козлом отпущения.

– Жиртрест? Да его все били, на каждой перемене. Я что, один должен был его пожалеть? Он был смешон! Глупости какие… К тому же ему нравилось, что его бьют. Он смеялся, когда его лупили.

– Жиртрест… Как ты думаешь, кем он стал?

– Не знаю… Булочником?

– Он наверняка был несчастен всю жизнь, его все травили.

– Но в этом виноват не только я. Весь класс, тридцать человек. Даже девчонки били его.

– Значит, одна тридцатая вины на тебе. Ты тоже участвовал в травле.

– Я не так уж и виноват!

– У меня к тебе есть и другие претензии. Почему ты не стал заниматься любовью раньше? Ты начал довольно поздно – в двадцать лет.

– Я хотел, чтобы впервые это случилось с красивой девушкой.

– Ты отказывал множеству красивых девушек, которым очень нравился.

– У меня был свой романтический сценарий в голове.

– Вот именно. Ты презирал девушек, которые проявляли к тебе интерес, и влюблялся в стерв. Уже тогда ты заглядывался на юных афродит.

– Мне нравятся девушки с характером.

– В глубине души ты мазохист. Целуешь руку, которая наносит тебе удары, и кусаешь ту, которая тебя гладит.

– Неправда. Если у нас начинались проблемы, я прекращал отношения.

– Да, но ты давал этим проблемам развиться. Вместо того чтобы с самого начала проявить твердость.

– Ты ничего не прощаешь, да?

– На работе тебе никогда не хватало смелости заявить о себе.

– Ты помнишь, с кем я работал? Это были просто убийцы. Они грызли друг другу глотку, чтобы выслужиться перед начальником. Я не желал участвовать в этой игре.

– Поэтому все грызли тебя. Твоя территория становилась меньше с каждым днем.

– Ладно, я никогда не был бойцом, я не мог ни защитить себя, ни вызвать чью-то симпатию, ни захватить чужую территорию. Ты не любишь меня именно за это?

– И за это тоже. Но хуже всего то, что ты считал свою слабость некой разновидностью доброжелательного отношения к окружающим. Но мне ты можешь не морочить голову. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты просто-напросто трус.

– Замечательно. Ты вынес мне приговор, теперь ты меня казнишь. Убьешь меня? Ты прекрасно понимаешь, что нам не выгодно драться друг с другом.

Вдруг он дает мне пощечину. В ответ я бью его кулаком. Он прекращает драку.

– Почему ты сделал это? – спрашиваю я.

– Это наказание за трусость. Давай ударь еще, и я уничтожу себя. И ты уничтожишь себя. Речь идет не о том, чтобы победить, а о том, чтобы заплатить по старым счетам.

Он снова кидается на меня и пытается ударить. Я уворачиваюсь.

– Мерзавец, – говорит он.

– Сам мерзавец, – отвечаю я.

Он бьет меня под ребра так, что у меня перехватывает дыхание. Я даю сдачи. Он разбивает мне губу. Я бью его в челюсть. Мы катаемся по земле. Удары становятся все сильнее.

Я жесток к себе больше, чем был, например, к Раулю. Я бью, чтобы сокрушить. Я одерживаю верх, и в тот момент, когда я собираюсь размозжить череп противника, меня на секунду посещает сомнение. Как Теотима, во время боксерского поединка. Как Освободителя во время осады столицы орлов. Я не испытываю к нему ненависти. Я не испытываю к себе такой ненависти, чтобы уничтожить себя.