Они миновали забегаловку для водителей, и она наконец соизволила обронить:
— Что за медовый месяц?
— Я подумывал о Виргинских островах, но решил, что лучше просто направиться к озеру. Эми и Клинт уступили нам на ночь свой коттедж. Почему ты ела цветную капусту?
Ее платье рассерженно зашуршало.
— Объясни, где ты находился эти два месяца?
— Снял маленький домик на краю Таоса. Три комнаты рядом с осиновой рощей. Скромно, но уютно.
— Выглядишь утомленным. И похудел.
Он расслышал тревогу в ее голосе — первую пробоину в доспехах враждебности, и вялость мгновенно исчезла.
— Я вымотался. Устал как собака. — Он тяжело вздохнул, краем глаза наблюдая за ее реакцией. — Эти два месяца ужасно тяжело дались. Я постоянно чувствовал себя больным.
— Возможно, страдал от последствий слишком бурной деятельности.
Он улыбнулся, любуясь ее прелестным лицом:
— Ты так сильно ненавидишь все это? Будущую жизнь со мной?
Глаза ее грозно сверкнули.
— Мы даже не подписали брачный контракт! А ведь я теперь богатая женщина!
— Значит, беспокоишься?
— Еще бы! Я только что вышла замуж в четвертый раз! Но излишком здравого смысла я никогда не страдала, поэтому что тут удивляться!
— У тебя достаточно здравого смысла, не говоря уже о роскошном теле… которым я намереваюсь насладиться при первой же возможности.
— Прекрасно, потому что секс — единственная причина, по которой я согласилась на эту авантюру.
— Как я тебе понимаю.
Остаток пути они провели в молчании. Она казалась смирившейся, почти счастливой, и атмосфера уже не была такой угнетающей, но он знал, что до опушки леса еще далеко.
Он внес ее чемоданчик в коттедж — его вещи уже успели привезти — и, не тратя времени, увлек ее в спальню. Но не успев переступить порога, она замерла как вкопанная.
— О Господи!
Горы живых цветов и десятки высоких белых свечей заполонили каждый угол серой с белым комнаты. Где-то тихо играла музыка, и, что особенно тронуло Шугар Бет, одеяла на постели были откинуты, открывая массу белых розовых лепестков, которыми были усыпаны светло-серые простыни. Даже занавески на окнах, выходящих на озеро, были спущены. Мать Эми свято следовала данным ей указаниям.
— Как всегда, все через край! Ничего в меру! Уж эти мне южане! — фыркнул он.
— Прекрасно, — прошептала она.
— Ну… если ты так считаешь…
Трепетный свет отражался в черных бусинах платья, и ее кожа казалась полупрозрачной, переливающейся, словно присыпанной опаловым порошком.
— У меня для тебя свадебный подарок, — сказал он.
— У меня тоже.
— Если он тикает, я немедленно вызываю полицию.
Шугар Бет улыбнулась. Он расслабился настолько, что смог пересечь комнату и вынуть из своего чемоданчика толстую стопку бумаги, перевязанную красным бантом. Протягивая ей подарок, он искренне пожалел, что мало выпил на приеме.
— Я… я только вчера дописал последнюю главу и не успел раздобыть подарочную обертку.
Шугар Бет не шевелилась. Ей почему-то стало страшно. Слегка трясущимися руками она взяла рукопись и поняла, что он нервничает. Это обрадовало ее больше, чем все, что происходило сегодня, и последние бастионы враждебности, которыми она старалась уберечь себя, стали потихоньку разрушаться. Она уселась на единственный стул и положила подарок на колени.
— Ты закончил книгу.
— Почти под утро.
И наверное, посвятил ее Шугар Бет. Это и будет его сюрпризом.
Она усмехнулась и потянула за криво завязанный красный бант. Он переступил с ноги на ногу и откашлялся. Его волнение еще больше смягчило ее. И тут ее взгляд упал на титульную страничку. Шугар Бет задохнулась.
— О Боже…
Десятки вопросов одолевали ее, но язык не слушался. Она с трудом обрела голос, оказавшийся тонким и неуверенным:
— Но… но что случилось с той книгой?
— Сначала я должен был написать эту.
Она провела пальцем по странице, и тугой узел страха, живший в ней столько долгих лет, внезапно растворился. Его место занял всеобъемлющий покой. Мужчина, способный сделать такое для женщины, — это мужчина на все времена.
Губы ее дрогнули в нерешительной улыбке.
— Когда любовные истории пишутся мужчинами, почему-то вечно оказывается, что героиня в конце умирает.
— Только не в этот раз, — таким же неверным голосом пробормотал он. — И знай, что я никогда больше не смогу гордо смотреть в глаза своим собратьям по литературе.