Ручной Привод

– Воевал?

– Лечил.

Глоток водки.

Спасал. По максимуму выжимая из тех средств, что были тогда. Извлекал пули, шрапнель и осколки, отнимал руки, ноги и глаза. Успокаивал умирающих и говорил… Много говорил. В десятки раз больше, чем политики, и в тысячи – чем современные врачи. Ведь слово было едва ли не главной его панацеей.

– Знаешь, я никогда не радовался победам. Даже когда Измаил взяли, хотя… молодой был… Вроде подъем какой-то есть, на душе легко, а радости – нет.

Полководец радуется славе, солдаты – что перестают смотреть в глаза смерти, а лекари продолжают работать в скорбных палатках. Продолжают выдавливать гной и лить кровь. Продолжают хоронить.

– Когда отступали, когда видел, как жгли дома и запасы, лишь бы не достались «хранцузам», когда слышал рассказы, как мужики заманивали наполеоновские отряды в леса и давили, думал, что вот этой победе я обязательно обрадуюсь. Как выгоним Бонапарта – буду скакать от счастья и напьюсь до полусмерти. Когда отступали – думал, когда под Смоленском бились – думал. Даже не думал – знал наверняка. А видишь как все обернулось: умер перед единственной победой, ради которой стоило выжить.

Карбид потянулся было за водкой, но рука застыла на полпути. Не захотелось. Не нужна она сейчас.

– Семья? – глухо спросил Ясень.

– Ненастоящая, – поколебавшись, ответил Герман. – Была у меня женщина между Аустерлицем и вторжением. Договорились, что после войны свадьбу сыграем, да не сложилось.

– А чего затягивал?

– Мне ее выкупить надо было, – спокойно объяснил Карбид. – Сначала-то я и не думал, что с крепостной всерьез закрутится, а потом, когда прикипела, колебался… Дураком был.

– Встретил ее потом?

Вопрос прозвучал очень жестко. Не грубо, а требовательно. Одним только тоном Виктор дал понять, что отвечать нужно. Что это очень важно. Он поймал Германа, заставил раскрыться и намеревался дойти как можно дальше. Карбид же, в свою очередь, понял, что, откажись он сейчас отвечать, откровенности от Ясеня в обозримом будущем не будет.

– Не простила, – коротко ответил Герман.

– За то, что погиб?

– За все. Жизнь у нее после моей смерти крепко поломалась.

А вот на этот раз он выпил. Уверенно взялся за горлышко и сделал безнадежно длинный глоток, разгоняя горечью из бутылки горечь внутри.

– Ты поэтому в коменданты подался? Ждал ее, надеялся, а когда…

– Я сюда пришел по той же причине, по какой вся моя жизнь – это Измаил, Альпы да Бородино, – холодно ответил Герман. – По той же причине, по какой на ней не женился. И еще раньше семью не завел. – Помолчал. – Я в коменданты подался, потому что шел к этой должности с самого рождения. Потому что знал, здесь буду счастлив, и не ошибся.

– Прямо-таки прирожденный комендант? – неудачно пошутил Ясень.

Карбид с усмешкой посмотрел на напарника:

– А мы все прирожденные, с самого первого из нас. Иначе комендантом не стать.

– Что ты имеешь в виду?

Однако Герман уже отвернулся, а резкая, змеиная усмешка на его губах трансформировалась в легкую, безмятежную полуулыбку:

– Ты сам-то когда отлетел?

Откровенность за откровенность?

Карбид тоже читал досье напарника, но ведь одно дело – читать, и совсем другое – услышать личный рассказ.

Виктор потер подбородок:

– Про Инквизицию слышал?

– Угу.

– Я в ней работал.

– Сам помер или…

– Или, – не стал скрывать Ясень. – Родственники клиентов подсуетились. Выследили, заразы, когда я из монастыря в одиночку выехал, и на ножи. Я одному башку проломил – крепок был, но их пятеро. Порезали, да в канаве оставили подыхать. Я себе отходную читать начал да где-то на половине и преставился.

Рассказывал Виктор легко, будто анекдот, чувствовалось, что не считает эпизод сколько-нибудь значимым. Подобное отношение возникает у «искр» через двести-триста лет пребывания наверху, однако Карбид ощутил некоторую фальшь в повествовании. Чувствовалось, что Ясень недоговаривает что-то очень важное, очень глубокое и… личное.

– Потом встретил этих идиотов. Чего, спрашиваю, полегчало? Они мнутся. Там, говорят, да – полегчало. А сюда поднялись, дураками себя почувствовали. Такие вот дела. – Виктор поколебался, но все-таки сделал еще глоток водки. Вытер губы тыльной стороной ладони и усмехнулся: – Видели бы нас Бизон с Бандерой. – И тут же: – Ты чего сюда забился? Нравится сидеть на крыше?

– «Искры», – объяснил Герман.