Дар

Джон вел себя так, будто не чувствовал за собой никакой вины, пытаясь выглядеть более трезвым, чем был на самом деле.

Наконец он сел за стол. Глава семейства не так уж часто приходил пьяным, но в последние семь месяцев жизнь его была настолько унылой, что он никогда не отказывался выпить в любой компании, по любому поводу, а если такого случая не представлялось, то сидел у стойки бара в одиночестве.

Не произнося ни слова, Лиз поставила перед ним тарелку, и Джон удивленно поднял на жену глаза:

— Ты же знаешь, что я люблю немного недожаренное мясо!

Так же молча она убрала еду и выкинула ее в мусорное ведро, с грохотом поставив пустую тарелку в раковину.

— Не надо приходить в девять часов, если хочешь получить то, что ты любишь! Два часа назад оно было именно таким, как ты предпочитаешь, — произнесла она сквозь зубы.

Джон ошеломленно смотрел на нее:

— Прости, Лиз.

Она повернулась к мужу и посмотрела на него долгим взглядом, совершенно забыв о присутствии Томми.

Родители теперь всегда вели себя так, будто его не существует на свете, будто он умер вместе с Энни. Его потребности и желания никого больше не интересовали. Они так обезумели от горя, что были не в состоянии справиться с ним сами, а тем более помочь ему.

— По-моему, нам уже ничего теперь не важно, правда, Джон? Ничего. Ничего из тех маленьких радостей, которые мы когда-то так ценили. Мы на все плюнули.

— Мы не должны этого делать, — тихо произнес Томми.

Сегодня Мэрибет дала ему надежду, и теперь он хотел поделиться ею с родителями — хотя бы ею.

— Мы же продолжаем жить. Энни не обрадовалась бы, если бы увидела, что с нами происходит. Давайте хотя бы немного общаться, а? Не обязательно каждый вечер, хотя бы иногда.

— Скажи это своему отцу, — холодно отрезала Лиз, снова поворачиваясь к раковине с грязной посудой.

— Слишком поздно, сынок.

Отец тяжело поднялся, похлопал его по плечу и исчез в спальне.

Лиз покончила с посудой и затем, все с тем же отчужденным выражением лица, при помощи Томми собрала книжный шкаф для новых учебников. За все это время она не произнесла ни слова.

Когда шкаф был благополучно водворен на место, Лиз сдержанно поблагодарила сына и тоже ушла в спальню.

За последние семь месяцев все в ней переменилось — всегда отличавшие ее мягкость и теплота исчезли, уступив место каменной холодности, в глазах поселились отчаяние, боль и неизбывная печаль.

Томми было ясно, что ни один из родителей никогда не сможет внутренне смириться со смертью Энни.

Войдя в комнату, Лиз увидела, что Джон прямо в одежде спит поверх покрывала. Она долго стояла и смотрела на него, а потом тихо прикрыла за собой дверь.

Может быть, этот разлад между ними уже не имел значения. Несколько месяцев назад она была у врача, и он сказал, что больше детей у нее не будет. Так что можно было и не пытаться.

Когда она была беременна Энни, она и так многим рисковала — это чудо, что девочка родилась здоровой. А теперь, когда ей было уже сорок семь, учитывая то, с каким трудом дались ей в свое время дети, она могла вообще оставить всякую надежду. Врач ей так прямо и сказал.

Интимных отношений между ними уже давно не было. Он не прикасался к ней с той роковой ночи перед смертью Энни, когда они убедили друг друга в том, что у нее обыкновенная простуда.

Они оба продолжали корить себя, и одна мысль о том, чтобы заняться любовью, вызывала у супругов отвращение. Никакой любви, никакой близости, никакой заботы о ком бы то ни было, думала Лиз.

Она чувствовала, что после смерти Энни потеряла обоих своих мужчин — и Джона, и Томми, — и относилась к этому факту с полным равнодушием и апатией. Ее словно бы отрезало от самых близких ей людей, она как будто бы замерзла, но за этой ледяной маской пряталась ее боль.

Страдания Джона были гораздо более очевидными. Он не мог таить своих мучений. Его угнетала потеря не только любимой дочурки, но и жены, и сына. Ему некуда было пойти, некому поведать о своих чувствах, и не было человека, в чьем обществе он обрел бы душевный покой.

Наверное, он мог бы изменить своей жене, но ему мало было одного секса — Джону хотелось той душевной и физической близости, что была между ними раньше и что уже нельзя было вернуть никакими способами.

Лиз прошла в ванную, раздеваясь на ходу, и Джон пошевелился и что-то пробормотал.

Надев ночную рубашку, она растолкала мужа перед тем, как выключить свет.