Королева Ойкумены

«Знаю, – кивнул Тиран. – Семья предупреждена и ведет себя нужным образом. А злых юмористов, возжелавших напомнить бедняге о прошлом, карают по закону. Карают строго, чтобы сто раз задумались, прежде чем чесать свое чувство юмора о чужой забор. Вот видите, доктор ван Фрассен, это хорошая идея…»

Он искренне хотел помочь. И расстроился, узнав, что хорошая идея – неприемлема. Мозг телепата при всей его мощи – хрупкая конструкция. Можно прооперировать психику обычного человека, но нельзя удалить часть памяти менталу. Такие случаи зарегистрированы, и последствия – тоже. Лучше прикажите нас расстрелять, усмехнулась Регина, и Тиран понял, что это скверная шутка, если вообще шутка.

– …я виновата…

– Вашей вины здесь нет, – перебила Регина советницу. – Запомнили?

Она и шага не сделала вглубь рассудка собеседницы. Но та вдруг прервала бесконечный, идущий по кругу монолог, кивнула и повторила, как послушная девочка:

– Да. Моей вины здесь нет.

– У вас внук. Это главное.

– У меня внук. Сын Никуши…

– До свиданья, госпожа Зоммерфельд.

– До свиданья…

Лицо ее зажглось надеждой. Казалось, затертый оборот речи вновь отразил первичный смысл – до свиданья, значит, мы еще встретимся, жизнь продолжается…

– Фрида, ко мне!

Женщина с коляской долго смотрела вслед женщине, за которой бежала лохматая коза. У меня внук, читалось в глазах женщины с коляской. А у нее что? Коза?! Когда коза на бегу, уже сворачивая за угол, превратилась в крупную кошку, Гертруде Зоммерфельд почудилось, что она нашла ответ, такой славный, ясный, восхитительный ответ – и тут же потеряла.

КОНТРАПУНКТ

РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА

(из дневников)

Мне до сих пор снится «Цаган-Сара». Не часто – раз-два в год. Не астро-яхта, лавирующая меж звезд, но корабль под парусами. В черном море, под черным небом; на тонкой линии горизонта. Я сижу на изумрудном престоле, волны лижут мои босые ноги, и в воде нет ни одного пловца.

Все там, на борту. Волноваться незачем.

Это символ. Я могла бы проанализировать его, разложить по полочкам. Найти мотивы, выстроить ассоциации. Я никогда не сделаю этого. Единственное, что я сделала – выяснила, что «цаган-сара» на каком-то из языков Хиззаца означает «первый месяц весны». Теперь во сне я вижу над кораблем легкое, бело-розовое свечение – так цветут абрикосы.

Когда придет мой черед, я готова без размышлений броситься в воду. Лишь бы было куда плыть, лишь бы меня ждали на корабле.

Эпилог

Мечи, подумал Теодор ван Фрассен.

«Это становится традицией. В глубокой старости, лысый и сентиментальный, я буду рассказывать правнукам: „Раз в десять лет мы встречались с герцогом Оливейрой в музее…“ Название музея я забуду. Причину встреч – тоже. Буду помнить лишь одно: клинки, выставленные на обозрение. Правнукам, особенно мальчишкам, должно понравиться. Это, конечно, если у меня будут внуки – и, соответственно, правнуки. „Папина дочка“? – ничего подобного. Судя по Регине, она пошла в мать. С другой стороны, если так, у меня есть шанс. Когда Анна-Мария родила мне дочь, она была на дюжину лет старше Регины-нынешней. Вот и Ри не торопится… Адмирал Рейнеке всю плешь мне проел: почему девочка не выходит замуж? Почему не рожает? Уяснив, что военная карьера Регине не светит, он подхватил другую идею-фикс – семейное счастье любимицы. Кровопийца уверен, что это зависит исключительно от меня, как от отца, а я преступно бездеятелен. Вокруг столько молодых перспективных офицеров! Адмирал хочет моей смерти. Если я приведу дочери бравого вояку, соответствующего вкусам „дедушки Фрица“, и велю: „Бегом замуж!“ – боюсь, она вывихнет мозги нам обоим…»

Они с герцогом стояли возле огромной, в полстены, витрины, выполненной в виде «древа эволюции». От сладкой парочки – кое-как обструганной дубины, по краям которой торчали острые пластины обсидиана, и «меч-травы» из скверной бронзы – люминисцентные стрелки вели к их потомкам. Древо ветвилось и разрасталось, бронза сменялась железом, железо – сталью. Мечи соперничали друг с другом заточкой и полировкой, муаром на лезвии и отделкой рукоятей. Широкие и узкие, короткие и длинные, прямые и кривые, зазубренные и волнистые; с односторонней, полуторной и двусторонней заточкой, боевые и церемониальные…

История пылкой любви к ближнему.

«Всех, кого угробили этими штуками за долгие века, – криво улыбнулся капитан, – можно прикончить из бортовых плазматоров „Громобоя“ за полдня. Я преувеличиваю? Хорошо, господа, потрудимся день…»