Художник зыбкого мира

Одно событие из своего прошлого я вспоминаю особенно часто – это случилось в мае тридцать восьмого, вскоре после того, как меня наградили премией Фонда Сигэты. К этому времени я успел получить уже немало различных премий и почетных званий, но, по мнению многих, премия Фонда Сигэты – важнейшая веха на творческом пути любого художника. Кроме того, помнится, на той же неделе мы с большим успехом завершили свою кампанию по созданию Новой Японии, так что было много поводов для празднования. Я сидел в «Миги-Хидари», окруженный учениками и коллегами, и, совершенно размягченный выпивкой, одну за другой слушал хвалебные речи в свой адрес. В тот вечер в «Миги-Хидари» собралось невероятное множество людей, желавших меня поздравить; помнится, даже начальник полиции, с которым я и знаком-то не был, зашел, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение. Как ни странно, чувствуя себя совершенно счастливым, я не испытывал особого торжества и удовлетворения от присужденной мне награды. Эти чувства мне довелось испытать лишь несколько дней спустя, когда я оказался за городом, в холмистой местности провинции Вакаба.

Я не был там лет шестнадцать – с того самого дня, когда покинул виллу Сэйдзи Мориямы, исполненный решимости и одновременно тревоги – ведь будущее ровным счетом ничего мне пока не сулило. В течение последующих лет, хоть я и не имел с Мориямой никаких официальных контактов, я все же постоянно интересовался его жизнью, а потому знал, что его репутация как художника постепенно сходит на нет. Все его попытки привнести европейское влияние в традицию Утамаро в итоге стали восприниматься как исключительно непатриотические; и хотя время от времени он все же с трудом выставлял свои работы, но в местах все менее и менее престижных. И я уже от многих слыхал, что на жизнь он давно зарабатывает, иллюстрируя популярные журналы. Можно было, впрочем, не сомневаться, что и Морияма все это время внимательно следил за моей карьерой и наверняка знал, что я стал лауреатом премии Фонда Сигэты. Вот тогда-то, сойдя с поезда на деревенской станции Вакаба, я особенно остро ощутил все произошедшие с нами перемены.

Итак, солнечным весенним днем я шел знакомой, поросшей лесом горной тропой к вилле своего бывшего учителя. Я не торопился, наслаждаясь прогулкой по тем местам, которые некогда знал так хорошо. И всю дорогу пытался представить себе, как встретит меня Мори-сан, если доведется столкнуться с ним лицом к лицу? Возможно, он примет меня как почетного гостя или же, напротив, будет держаться холодно и отчужденно, как в те последние дни, что я провел у него на вилле. С другой стороны, Мори-сан вполне способен повести себя со мной так же, как и в те времена, когда я был его любимым учеником, будто никаких особых перемен в наших статусах не произошло. Последний вариант его поведения казался мне наиболее вероятным, и я, помнится, стал размышлять, как же мне самому в таком случае вести себя. Я решил не возвращаться к старому почтительному обращению «сэнсэй». Нет, лучше вести себя так, словно мы просто коллеги. А если он вздумает упорствовать в непризнании моего нынешнего положения, то я с дружеской улыбкой скажу ему что-нибудь эффектное вроде: «Вот видите, Мори-сан, мне отнюдь не пришлось всю жизнь иллюстрировать комиксы, как вы когда-то боялись!» Обнаружив, что тропа уже привела меня к тому месту, откуда открывался прекрасный вид на виллу, окруженную деревьями, я остановился, как, бывало, делал это прежде, наслаждаясь этим удивительным зрелищем. Дул свежий ветерок, и внизу, в лощине, слегка качались верхушки деревьев. Я попытался разглядеть, отреставрирована ли вилла, но с такого расстояния с уверенностью определить это было невозможно.

Я уселся в густую траву, продолжая любоваться старым домом в лощине. В станционном ларьке я купил апельсины и теперь, доставая их из узелка, поедал один за другим. И вот именно в эти минуты, когда я сидел там, глядя вниз на виллу и наслаждаясь вкусом свежих апельсинов, я вдруг почувствовал, как меня охватывает долгожданное чувство – одержанной победы и удовлетворения. Трудно описать его точнее, ибо оно не походило ни на пьянящий восторг, ни на обжигающее возбуждение, которое порой охватывает тебя, даже если победа твоя не так уж и велика. Но испытываемое мною чувство полностью отличалось от того, что я, вполне счастливый, переживал во время пирушки в «Миги-Хидари». Там, на холме, меня все сильнее охватывало ощущение какого-то всеобъемлющего счастья, проистекавшее, видимо, из твердой уверенности в том, что все мои усилия наконец-то себя оправдали; что годы тяжкого труда, мучительные, но преодоленные сомнения – все это было не зря; что в результате я достиг чего-то действительно значимого и высоко оцененного всеми. В тот день я так и не пошел дальше; я больше ни на шаг не приблизился к вилле своего бывшего учителя – это казалось мне совершенно бессмысленным. Я просто сидел, наверное, не менее часа, поедая апельсины, ощущая глубочайшее удовлетворение и покой.