Прзрачные вещи

Гондола скользила бы вечно в синем мареве, уместном в раю, если бы дюжий служитель не осадил ее на повороте к подъему. Они вышли. В сарае, где механизм исполнял свой скромный, нескончаемый долг, из земли пробивался ключ. С чопорным "извините" Арманда на краткий срок удалилась. Снаружи среди одуванчиков стояли коровы, и радиомузыка неслась из ближней buvette ^[29].

С робким трепетом юной любви Хью гадал, осмелится ли он поцеловать ее, если выпадет вдруг подходящая пауза во время спуска по извилистой стежке. Пожалуй, осмелится, когда они доберутся до рододендронов и может быть остановятся – она, чтобы сбросить парку, он, чтобы вытряхнуть камушек из правого башмака. Рододендроны и можжевельник уступили пространство ольхе, и знакомый голос отчаяния уже начал склонять его отложить на потом и камушек, и летучий поцелуй. Они вошли в еловый бор, и тут она встала, осмотрелась вокруг и сказала (как-то мельком, будто предлагая грибов поискать или набрать малины):

"А теперь кое-кто займется любовью. Вон за теми деревьями я знаю хорошее мшистое место, там никто нас не потревожит, если ты поторопишься."

Место метила кожура апельсинов. Он попытался обнять Арманду – для приготовительной ласки, в которой нуждалась его нервная плоть ("поторопишься" было ошибкой), – но она, по-рыбьи вильнув, ускользнула и присела в чернику, снимая ботинки и брюки. Еще пуще расхолодила его рубчатая ткань черных, плотной вязки колготок, оказавшихся на ней под лыжными штанами. Их она согласилась стянуть не ниже, чем требовала необходимость. Ни поцеловать, ни погладить ее по бедрам она не позволила.

"Ладно, не повезло", – сказала она, наконец, но стоило ей изогнуться под ним в попытке выпростать бедра, как к нему мгновенно вернулась и сила, и способность выполнить то, что от него ожидалось.

"А теперь кой-кому пора домой", – без промежутка сообщила она всегдашним ее безразличным тоном, и оба в молчании продолжили торопливый спуск.

За новым поворотом тропы внизу открылся первый из Виттовых садов, дальше виднелся проблеск ручья, лесной склад, покосы, бурые дачи.

"Ненавижу Витт, – сказал Хью. – Ненавижу жизнь. Ненавижу себя. И эту сволочную старую скамью ненавижу." – Она остановилась, взглянуть, куда он тычет гневным перстом, и он обнял ее. Поначалу она уклонялась от его губ, но он отчаянно настаивал, и внезапно она покорилась, и случилось малое чудо. Дрожь нежности прошла по ее чертам, как ветер проносится рябью по отражению в воде. Ресницы ее намокли, плечи, сжатые им, затряслись. Этому мигу ласковой муки не суждено было повториться, – а вернее, ему не достало времени, чтобы вернуться назад по завершении присущего его ритму цикла; но то недолгое содрогание, в котором она растаяла вместе с солнцем, вишнями, с прощенным пейзажем, установило тон его нового бытия с царившим в нем ощущением "все-идет-хорошо", которого не колебали ни самые дурные ее настроения, ни самые дурацкие причуды, ни самые досадные притязания. Этот поцелуй, а не то, что его предварило, и стал подлинной их помолвкой.

Без единого слова, она разомкнула его объятия. Длинная вереница мальчиков, замыкаемая школьным учителем, поднималась к ним по крутой тропе. Один из мальчишек вскарабкался на ближайший круглый валун и с веселым воплем сиганул вниз. "Gruss Gott"^[30], – сказал их учитель, минуя Арманду и Хью. "Приветик", – откликнулся Хью. "Он решит, что ты спятил", – сказала Арманда.

Буковой рощей, и перейдя потом реку они добрались до околицы Витта, прошли по грязному косогору – коротким путем, между недостроенных дач – и очутились у виллы "Настя". Анастасия Петровна хлопотала на кухне, расставляла по вазам цветы. "Мама, выйди, – прокричала Арманда. – Жениха привела."

16

В Витте имелся новенький теннисный корт. Однажды Арманда вызвала Хью на партию.

С самого детства с его ночными страхами сон составлял для нашего персонажа привычное затруднение. Затруднение было двояким. Порой приходилось часами уламывать черный автомат, вновь и вновь автоматически воскрешая некий действенный образ, – но то была лишь одна из докук. Другую представляло мнимо-безумное состояние, в которое погружал его сон, если, конечно, сон приходил. Никак не мог он поверить, что приличных людей посещают нелепые и непристойные ночные кошмары, корежившие его по ночам и во весь остальной день отзывавшиеся гудом в ушах. Ни редкие рассказы друзей о дурных сновидениях, ни истории болезней в фрейдовых сонниках с их смехотворными разъяснениями и близко не походили на изощренные гнусности его почти еженощных переживаний.

---

29 Закусочной (фр.).

30 Здравствуйте (нем.).