Там, где в дымке холмы

– Я, наверное, тебя оконфузила? – спросила Ники, как только мы снова устроились в креслах, глядя в сад.

– С чего ты это решила?

– Мне следовало сказать, будто я подумываю поступить в университет или что-то в этом роде.

– Мне совершенно все равно, что ты о себе говоришь. Мне за тебя не стыдно.

– Надеюсь.

– Мне только показалось, что ты не больно-то с ней церемонишься. Ты ведь ее всегда недолюбливала, правда?

– Миссис Уотерс? Да уроки с ней я попросту ненавидела. Тоска была страшная. Я, бывало, возьму и отключусь, словно бы усну, и только время от времени слышу ее голосочек – ставь палец туда, ставь палец сюда. Это ведь твоя была идея – отдать меня учиться музыке?

– В основном да. Видишь ли, я строила для тебя большие планы.

Ники рассмеялась:

– Жаль, но ничего из меня не вышло. Однако по твоей же вине. Музыкального слуха я лишена начисто. У нас в доме живет девушка, которая играет на гитаре, она пыталась научить меня некоторым аккордам, но мне лень было даже это усвоить. Думаю, что миссис Уотерс отвадила меня от музыки до конца жизни.

– Быть может, ты когда-нибудь к ней вернешься – и тогда оценишь, что брала уроки.

– Но я все начисто перезабыла.

– Сомневаюсь, что можно забыть все. Знания, полученные в таком возрасте, совсем не теряются.

– Пустая трата времени, не иначе, – пробормотала Ники, глядя в окно. Потом повернулась ко мне:

– Должно быть, трудно об этом кому-то говорить. О Кэйко, я имею в виду.

– Легче сказать о себе, – ответила я. – Она застигла меня врасплох.

– Да, наверное. – Ники не отрывала от окна отсутствующего взгляда. – Кэйко не приехала на папины похороны, так ведь? – наконец выговорила она.

– Ты прекрасно знаешь, что нет, так к чему спрашивать?

– Просто так, к слову.

– Ты хочешь сказать, что не приехала на ее похороны, потому что она не была на похоронах твоего отца? Ники, это ребячество.

– Нет, не ребячество. Я говорю, что все так и обстояло. Кэйко никогда не была частью нашей жизни – ни моей, ни папиной. Я и не ожидала увидеть ее на папиных похоронах.

Я не ответила, и мы молча продолжали сидеть в креслах. Потом Ники сказала:

– А чудно вышло сейчас, с миссис Уотерс. Тебе это словно бы нравилось.

– Что?

– Делать вид, будто Кэйко жива.

– Мне не нравится водить людей за нос. – Видимо, в голосе моем прозвучало раздражение, испугавшее Ники.

– Да-да, – запнувшись, согласилась она.

Дождь лил всю ночь, не прекращался он и на следующий день – четвертый день пребывания Ники у меня.

– Ты не против, если сегодня я перейду в другую комнату? – спросила Ники. – Например, в свободную спальню.

Мы с ней на кухне мыли посуду после завтрака.

– В свободную спальню? – усмехнулась я. – Все спальни теперь свободные. В самом деле, почему бы тебе и не перейти в пустую комнату. А что, твоя старая комната тебе разонравилась?

– Мне там ночью как-то не по себе.

– Нехорошо, Ники. Я-то надеялась, что ты по-прежнему считаешь эту комнату своей.

– Да, конечно, – поспешно добавила Ники. – Дело не в том, что мне там не нравится. – Она умолкла, вытирая ножи о чайное полотенце. – Это из-за другой комнаты. Из-за ее комнаты. Ее комната напротив – и мне из-за нее как-то не по себе.

Я отставила посуду и строго взглянула на Ники.

– Мама, я ничего не могу с собой поделать. Мне становится как-то не по себе, когда я начинаю думать об этой комнате – она как раз напротив моей.

– Хорошо, занимай свободную комнату, – сухо сказала я. – Но тебе придется там постелить.

Хотя я и сделала вид, что огорчена просьбой Ники о перемене комнаты, мне ничуть не хотелось ей в этом препятствовать. У меня самой эта комната напротив тоже вызывала беспокойство. Во многом она лучше других в доме: из окон открывается великолепный вид на сад. Но это были владения Кэйко, долгое время ревниво ею оберегаемые и сохранявшие странную зачарованность и по сей день, хотя минуло шесть лет после ее ухода, и зачарованность эта только возросла теперь, когда ее нет в живых.

Года за два, за три до того, как нас окончательно покинуть, Кэйко уединилась в этой спальне, исключив нас из своей жизни. Комнату она покидала редко, хотя иногда я слышала, как она ходит по дому после того, как мы уляжемся спать. Я предполагала, что она проводит время, читая журналы и слушая радио. Друзей у нее не было, а нам доступ в ее комнату воспрещался. Когда мы садились за стол, я оставляла для нее в кухне тарелку: Кэйко спускалась ее забрать и снова запиралась у себя. В комнате, как я понимала, был жуткий беспорядок. Изнутри доносился застоявшийся запах духов и грязного белья, а если мне случалось ненароком туда заглянуть, я видела раскиданные по полу бесчисленные глянцевые журналы вперемешку с грудами одежды. Мне пришлось уговорить Кэйко выкладывать белье для стирки, и хотя бы в этом мы пришли к согласию: каждые две-три недели я находила за дверью пакет с бельем, которое стирала, а потом возвращала. В конце концов, все мы приноровились к ее привычкам, и если Кэйко вдруг забредала в гостиную, начинали испытывать огромное напряжение. Эти ее вылазки неизменно кончались стычкой с Ники или с моим мужем, и она вновь запиралась у себя в комнате.