Парижский шлейф

Мысли теперь постоянно вертелись вокруг возвращения в Москву: Настя окончательно и бесповоротно приняла решение открыть клуб мужского стриптиза для богатых женщин. Этот проект отвечал всем ее потребностям и мечтам: создать мир, где мужчина однозначно и беспрекословно будет подчиняться женщине, где она сама, хозяйка положения, установит собственные правила и условия бытия. Хватит уже жить по законам других.

Через месяц она наконец решилась и набрала номер Стаса. То ли от неожиданности, то ли от счастья он на целую минуту потерял дар речи – Настя сидела с прижатой к уху трубкой и раздраженно ждала, когда же он заговорит. А на следующий день Стае прибыл утренним самолетом в аэропорт Шарль де Голль. Видимо, заранее подготовился к поездке – откуда в мужчинах такая самоуверенность? – и лишь сидел ждал ее звонка.

По старой паутине парижских улиц он плутал добрых два часа, прежде чем отыскал нужный дом. Скрипучая деревянная лестница с такими узкими ступеньками, что Стае то и дело хватался за перила, боясь упасть, привела его на самый верх. Он постучал в незапертую дверь. Дверь под нажимом кулака раскрылась, и Стае увидел перед собою Настю: она сидела за шатким письменным столом лицом к окну. Девушка осторожно обернулась на протяжный скрип двери и медленно, превозмогая себя, выдавила улыбку.

Стае застыл перед Настей как вкопанный. От прежней наивной и немного надменной девчонки, какой он увидел ее в самый первый раз, ничего не осталось. В русых волосах тут и там поблескивали седые пряди, лицо побледнело и осунулось – теперь она выглядела лет на десять старше своего возраста. Ей же всего двадцать пять? А кажется, что под сорок, и в глазах такая непреодолимая тоска, что от одного взгляда накатывает, словно гигантская волна, тяжелая жалость.

– Настенька… – едва вымолвил он, пытаясь скрыть нервную дрожь в голосе. Он старался не показать своих чувств, не дать ей понять, что увидел, как она изменилась, но не сумел. Настя прочитала его мысли как раскрытую книгу. Закрыла лицо ладонями и, не произнеся ни слова, расплакалась.

Стае стоял в растерянности и смотрел на ее подрагивающие плечи. Потом опустил на пол сумку, подошел ближе и встал перед ней на колени, обняв ее ноги руками. Он хотел успокоить ее, сказать, что все плохое теперь позади, что она все равно самая прекрасная и самая лучшая, но не мог. Слова словно застревали в горле.

Они сидели так долго, пока у Стаса, стоявшего на жестком, неровном полу, не заболели колени. Тогда он медленно поднялся и тихо попросил: «Давай пройдемся». В ответ Настя только отрицательно покачала головой.

Выходить из дома она наотрез отказалась, хотя теперь ей было безразлично, обратит на нее полиция внимание или нет: все равно завтра они со Стасом улетают. Просто сказывалась годами закрепленная привычка скрываться и не показывать носа на улицу без крайней нужды. Стае понял, что бороться с этим бессмысленно, и снова отправился в опостылевшие за два часа блужданий лабиринты старого квартала на поиски магазина. На этот раз ему повезло гораздо больше – почти сразу он набрел на небольшую продовольственную лавку. Видимо, ее держала семья, которая жила в этом же доме на верхнем этаже. Не зная ни слова по-французски, Стае молча тыкал пальцем в стеклянную витрину, указывая на приглянувшиеся ему продукты, и старательно улыбался. Это необходимое для жизни за границей правило он усвоил еще в аэропорту: надо улыбаться, улыбаться надо, черт тебя возьми! Иначе везде будешь вызывать подозрение, неприязнь или, того хуже, страх. Запросто могут принять за террориста – только у смертников, да еще, пожалуй, у россиян, такие злобно-сосредоточенные лица.

Нагрузившись бумажными пакетами с едой и вином, Стае вежливо покивал услужливым хозяевам на прощанье и вышел за дверь. От предложений помочь с доставкой, даже не поняв, о чем идет речь, он наотрез отказался.

Когда он вернулся, Настя все так же неподвижно сидела за столом. Стае засуетился, выкладывая покупки на стол. Она старалась не смотреть на него, все время пряча лицо и отворачиваясь от дневного света, который проникал сквозь окно. Стае снова хотел сказать что-нибудь ободряющее, объяснить, что совершенно не имеет значения то, что она выглядит немного усталой, но опять не смог выговорить ни слова: проклятый ком подкатывал к горлу и зажимал голосовые связки.

– У тебя стаканы есть? – спросил он наконец. Все утешительные слова, вертевшиеся на языке, так и остались непроизнесенными.