Куколка

– Немедленно! Ну, ты у меня…

– Войдите!

Голосовой привод сработал, открыв внешний доступ в номер. Миг спустя Лючано пожалел о своем гостеприимстве: его подняло с кровати, покрутило в воздухе и чувствительно приложило об стену, между выходом на балкон и аркой, ведущей в кухоньку.

– Сукин сын! Он тут бока давит…

Жоржа, охваченного бешенством, Лючано раньше не видел. Да что там видел! – вообразить не мог, что ланиста, живое воплощение апатии, иронии и сибаритства, однажды превратится в хищную птицу. Тонкие пальцы вцепились в рубашку так, что трещала ткань. Глаза пылали двумя угольками. Тощие, слабые на вид руки трясли добычу, рискуя сломать Тарталье позвоночник. Рот изрыгал брань, окутанную сигарным духом.

– Мерзавец! Карцера захотел?

– Умыться бы, – робко предложил Лючано.

– Кровью умоешься! – кто бы сомневался, что ланиста в случае чего способен исполнить обещание. – Бегом за мной! На арену!

Странное дело: голова перестала болеть. Совсем. Как если бы ее отрубили. На ходу заправляя рубашку в брюки, приглаживая остатки волос, вставшие от такого пробуждения дыбом, Лючано еле поспевал за ланистой, несшимся по гладиаторию резвей аэроглиссера. Складывалось впечатление, что Жоржу позарез надо втолкнуть новенького семилибертуса на арену в положенный час, а там хоть трава не расти.

– Не отставать! Чтоб ты сдох, Борготта! Шесть минут до арены…

«Опоздаем – убьет. Честное слово, убьет. Он псих, маньяк!»

«Всех убьют, – прокомментировал Добряк Гишер, человек циничный и доброжелательный. – Рано или поздно. Главное, дружок, будут ли тебя мучить перед смертью. Вот в чем вопрос!»

Мысли, совершив под влиянием Гишера неописуемый кульбит, перескочили от бешеного Жоржа к записке юных гематров. Проклятье, они рехнулись, эти дети! Кому взбредет в голову на вас покушаться, дурачки? Юлии? Нарочно выкупила, чтобы прикончить, не торопясь? Или речь об опасном эксперименте с вероятным смертельным исходом? Нет, слишком ценный материал, чтобы разбрасываться… Гай? Продал двух рабов и потом так огорчился, что решил: «Не доставайтесь вы никому!»?

Бред, ахинея…

Отчего сомнения нельзя, как записку, сунуть в прикуриватель и дождаться, пока бумага не осыплется на пол хлопьями сизого пепла?!

Почему Вселенная не рухнула, когда внуки Луки Шармаля оказались в рабстве? Не родной же дед пустил их с аукциона, в припадке любви?! Как сетовать на собственную судьбу, если маленькие Шармальчики парятся на веслах галеры! Рассказать Юлии про записку? Сообщить в полицию? Начать корчить из себя телохранителя?

Ну почему я? Почему всегда и вовеки веков – я?!

– Быстрее! Шевели ногами!

Лестница.

Второй этаж.

Не хотелось думать, что еще четыре – нет, уже три минуты, сто восемьдесят жалких секунд, и сам Лючано окажется на арене. Рассудок, силой вырванный из сна, грезил наяву. Представлялись дети, за которыми толпой гонятся убийцы, размахивая вероятностью в 76% – Юлия, Тумидус, дедушка Лука, электрический бандит Гассан аль-Маруди, ланиста Мондени… Затем дети слились воедино, образовав гладиатора Борготту – он топтался на арене, держа в руке дубинку, утыканную гвоздями. Убийцы надвигались на героя – легат, Юлия, Жорж, электро-Гассан…

– Успели! Удачи, Борготта!

Толчок в спину придал Лючано дополнительное ускорение.

– Добро пожаловать на арену!

Ареной оказался просторный кабинет.

Диванчик в стиле «экзот». Журнальный столик уставлен легкими закусками – оливки, канапе с ломтиками рыбы, сыр, хлебцы, паштеты. В углу – бар с подсветкой. В нем, как в аквариуме, плавали толстые, лоснящиеся бутылки с длинными шеями игуанодонов. Музыкальный центр на пять «стебельков». Окон нет, на стенах – панорамные пейзажи: поле цветущих маков, каменистое ущелье, берег зимнего моря.

Больше всего арена напоминала кают-компанию на «Этне». Лючано заподозрил, что над ним продолжают насмешничать. А что? Испугали новичка заранее, уговорились с ланистой, пригнали сюда, и вот-вот начнут развлекаться – травить жуткие байки, исподтишка любуясь чужим страхом.

Люди везде одинаковы.

Им только дай подпустить шпильку ближнему.

Желая показать коллегам, что их надежды беспочвенны, он с проворством ухватил оливку, нанизанную на шпажку. Не спеша кинуть добычу в рот, прошелся по кабинету с видом человека тертого, битого жизнью и готового к любым розыгрышам. Как ни странно, за ним вроде бы никто не следил. Николетта Швармс, облачена в новое кимоно, хлопотала у бара, разливая по бокалам бренди – судя по этикетке, сливовый «Мирабиль», пять лет в бочках с солерой. Семилибертус с мятым лицом (Лючано прозвал его Бухгалтером) вертел в руках «стебельки» с записями. Он мучительно раздумывал: поставить релакс-симфони «Рассвет над Базалети» или Нору Ладжмон, модную исполнительницу этно-баллад. Еще двое мужчин, толстый и тощий, играли в шашки, скучно комментируя каждый ход.