Гроза в Безначалье

Так звонкий клич медного горна-длинномера в руках умелого трубача поднимает дружинников по тревоге.

— Я… я — Шантану! Шантану-Миротворец, сын и наследник царя Пратипы!

«Ты уверен?» — спросило безумие.

Под мужчиной протяжно застонал чарпай — дешевая кровать низших сословий. Даже не кровать, а лежанка, простая рама на четырех ножках, перетянутая крест-накрест веревками, поверх которых были постелены грубые циновки.

О лепестках манго и речи не шло. Как и о прислужницах.

Шантану лежал в лесной хижине, дымной, прокопченной насквозь и почти пустой. Словно хозяин давно покинул временную обитель и ушел невесть куда — чтобы наследник престола в один не слишком прекрасный день обнаружил себя в брошенной хижине и захлебнулся осознанием реальности.

Сын царя Пратипы, прозванный Миротворцем, даже не догадывался, что именно сейчас в Городе Слона, во дворике жилища дворцового пратихары^[33], закончился молебен. Дорогой, надо сказать, молебен. Во здравие пропавшего без вести наследника, и в первую очередь — во здравие душевное. Старенький пратихара ужасно рисковал: прослышь о молебне Пратипа, который в последнее время очень изменился, заставляя палачей-чандал работать сверхурочно, — не миновать беды.

Допрос с пристрастием: «Душевное здравие? Стало быть, полагаешь, что царевич болен? Не в себе?! Откуда такие сведения?!»

Ни один из министров не рискнул на такое (упаси Брахма, своя голова дороже!) — а тут поди ж ты, какой-то пратихара…

«Сваха…»

И медный рев очищает пыльный мозг, насквозь прокопченный безумием.

— Я Шантану! — грозно прозвучало в ответ.

Будь здесь известный на весь Хастинапур наставник искусства Ваджра-Мушти, кшатрийской «Битвы молний», он с удовольствием бы ухмыльнулся в седые усы, услышав крик своего лучшего ученика.

Мужчина соскочил с заскрипевшего чарпая, наскоро оглядел себя и решил, что похож на жертвенное животное. Украшенного козла, который счастлив в вонючем хлеву над бадьей с отрубями — и будет счастлив вплоть до алтаря и ножа.

Сколько же дней… лет… времени он провел здесь?

Память словно метлой вымело. Одно сверкало и искрилось отчетливостью воспоминаний — жена! Властная красавица жена, искусная в постели, знающая сотни историй о богах и демонах, историй живых и презабавных, словно рассказчица сама присутствовала при описываемых событиях, жена, нарожавшая счастливому муженьку…

Сколько?

И где они все, эти дети?

Вокруг хижины скачут?!

Шантану чуть не зарычал от бессильной ярости и выскочил наружу.

Никого. Лишь тропинка ведет в глубь леса, и любопытные фазаны-турачи курлычут в кустах, сверкая разноцветьем оперения.

Он кинулся бежать, и тропа сама ложилась под босые ноги хастинапурского принца, облаченного лишь в полоску мочала на чреслах и увядшие гирлянды.

Глухо дребезжал один-единственный браслет на щиколотке.

Остановить хотел?

3

Женщина стояла по пояс в воде — мутной воде Ганги, матери рек, текущей одновременно в трех мирах. В волне нет-нет да и пробивалась кровавая струйка. Выше по течению, за вереницей крохотных островков, Ганга сливалась с Ямуной, а той было не впервой размывать по дороге красный песчаник предгорий, может, именно за цвет воды Ямуну прозвали в честь Князя-в-Красном или… тс-с-с!

Молчим, молчим…

На предплечье правой руки у женщины, прижав к ее плечу покрытую пушком голову, спал младенец. Дитя двух-трех дней от роду. Мальчик. Левую же руку женщина опустила в воду и время от времени двигала ею из стороны в сторону. Словно белье полоскала.

Подвигает, скосится на спящего ребенка — и стоит. Ждет. А лицо такое… не бывает таких лиц.

Наконец речная гладь расступилась, как если бы ей приказали, и женщина извлекла наружу еще одного ребенка. Мальчика.

Мертвого.

За шкирку, будто кутенка от блудливой суки топила.

Брезгливо оглядела, присмотрелась — не дышит ли? — и швырнула на берег.

Маленькое тельце утопленника шмякнулось о песок и по склону сползло в тростники.

Женщина вздохнула, тыльной стороной ладони отерла лоб (рука была абсолютно сухая, даже какая-то пыльная) и принялась за следующее дитя.

Но опустить ребенка в воду ей не дали.

— Стой! — проревело совсем рядом, и в воду Ганга вепрем-подранком, весь в радуге брызг, вломился голый Шантану. Лицо его в этот миг смотрелось совсем старым — и совсем бешеным. Подобное бешенство было свойственно всей Лунной династии, уходящей корнями в глубокую древность: именно в этом состоянии раджи изгоняли или убивали любимых жен, сухим хворостом вспыхивали в гуще, казалось бы, проигранных сражений, шли укрощать слонов с лопнувшими висками…^[34]

---

33 Пратихара — привратник, позже так стали именовать многие доверенные должности, от дворецкого до министра.

34 У слонов во время течки (муста) из височных желез выделяется специфическая жидкость, маслянистая и с пряным запахом.