Кровь пьют руками

— А в-вообще, смело! Все эти б-булочки и бублички идут не святым и уг-годникам, а прямиком в некросферу, притягивая, так сказать, н-некробиотику…

Я вздрогнула, наконец-то сообразив, что стоит за незнакомыми словами. Энергия мертвых! Погибших, но неуспокоенных. Какой ужас! Неужели и это — правда?

Игорь помолчал, задумался…

— К-как вы думаете, Ирина, если патриарх потребует, ваш б-батюшка замолчит?

Замолчит? Вспомнились глаза отца Александра — глаза идущего на эшафот.

— И не подумает! «На том стою и стоять буду, и да поможет мне в этом Господь Бог!»

— Ам-минь! Но господину Лютеру повезло — друзья его чуть ли не с к-костра стащили. А отцу Александру предстоит наша д-доморощенная инквизиция.

На миг я вновь ощутила на плечах тяжесть черной мантии. «Мадам инквизиторша» поспешила оформить «дело». По всем правилам.

— Думаю, им ничего особо не грозит, — неуверенно начала я. — Собственно, там осталась одна статья, не слишком серьезная. В худшем случае — года три условно. Кроме того, я вообще сомневаюсь, что процесс состоится. Слишком большой шум поднялся. Вчера адвокаты подали прошение об изменении меры пресечения…

Все это правда. Наша мэрия, кажется, сообразила, что заигралась, плодя диссидентов. Но кто их знает? Дураков много.

Игорь вновь внимательно взглянул на меня, словно не веря, но сразу улыбнулся:

— В-все! Чувствую, Ирина, я вас окончательно утомил. П-просто хотелось, так сказать, поделиться. Ухожу!

— Погодите! — растерялась я. — А… А гитара?

На этот раз я слушала — песню за песней. И это было хорошо. Очень хорошо.

Саша петь не умел, он так и не смог научиться как следует играть на гитаре. Зато наш старенький «шарп» крутился каждый вечер. Странное дело: почти все, что пел Игорь, я уже когда-то слышала. Визбор, Ким, Городницкий, Окуджава. Даже Высоцкий, ставший сейчас пугалом для бедолаг-школьников. Странно, Маг, считай, моих лет, а Саша был старше — на целую жизнь. Может, сероглазому тоже встретился кто-то? Чудом уцелевший «человек XX века», для которого имена старых бардов — не пустой звук?

Каким-то образом оказалось, что мы сидим бок о бок. Бутылка «Камю» осталась скучать в баре — сегодня ни к чему было вздергивать нервы. Игорь пел. Я слушала. Его плечо было рядом.

Наконец я осмелела достаточно, чтобы попросить Мага спеть одну старую песню. Настолько древнюю, что ее уже никто из моих «гитарных» знакомых не мог вспомнить. Сашину любимую. После его смерти я лишь однажды рискнула поставить кассету — и тут же испугалась, выключила. Потом кассета исчезла — навсегда, а я забыла название, забыла автора.

Маг действительно оказался Магом. Песню он помнил, помнил и барда. Не Высоцкий, не Галич — некий Сергеев. Впрочем, пусть Сергеев, пусть Иванов, лишь бы песня оставалась прежней. Про поле, про пулемет на колокольне и про взвод, прижатый прицельным огнем к горячей земле.

Негромко заговорила струна, вслед за ней другая, медленно, осторожно, словно солдат под пулеметным огнем.

На горе, на горочке, стоит колоколенка,

А с нее по полюшку лупит пулемет,

И лежит на полюшке, сапогами к солнышку…

Тот, чей голос был на пленке (уж не сам ли Сергеев?), пел совсем по-другому, но у Игоря выходило не хуже. Я закрыла глаза. Взвод лежит, прижимаясь к земле, в горячем воздухе свистят пули… Мне двадцать, Саша сидит рядом, наша дочка давно уснула. Ей только что исполнилось три…

Мы землицу лапаем скуренными пальцами.

Пули, как воробушки, плещутся в пыли.

Митрия Горохова да сержанта Мохова

Эти вот воробушки взяли да нашли.

И Сашу нашли. Через три года. И я даже не успела спросить, почему ему нравилась песня про давно забытую войну. Кажется, его дед воевал. Или прадед — кто теперь вспомнит?

Дальше… Дальше я тоже помнила. Парня просят принять смерть за остальных, сбить немца с колокольни, он бежит — но пули прижимают его к земле, немец бьет очередями, и тогда встает командир: как на парад, во весь рост. Как Саша, когда к нему прямо возле горисполкома подошли трое и достали «стволы» с глушаками…

Сразу с колоколенки, весело чирикая,

В грудь слетели пташечки, бросили назад…

Саша лежал на спине, и по белой рубашке расплывалось темно-красное пятно. Рубаха новая, прямо из стирки, я даже не успела пришить одну пуговицу, он сделал это сам, не хотел будить — я заснула под утро, Эмма как раз болела корью…

…И вдруг я чувствую, что песня давно кончилась, Игорь совсем близко, а я плачу — реву! — уткнувшись ему в плечо. Реву, а меня гладят по голове, как ребенка, и что-то тихо, еле слышно, шепчут. Всегда так хочется, чтобы тебя погладили по голове, когда плохо…