Леденцовые туфельки

— Можно мне завтра снова пойти погулять? — спросила она.

С тяжелым сердцем мать все же дала согласие, но потребовала, чтобы девочка ни в коем случае не снимала шляпку и пальто. И снова снегурочка весь день провела на улице. Она заключала с кем-то тайные союзы, кому-то давала торжественные обещания; она впервые в жизни до крови ободрала себе коленки, но домой опять вернулась с сияющими от восторга глазами и потребовала, чтобы завтра ее снова отпустили гулять.

Мать запротестовала — ей казалось, что девочка вернулась совершенно без сил, — но в итоге все же опять согласилась ее отпустить. И на третий день снегурочка открыла для себя пьянящую радость непослушания. Впервые за свою короткую жизнь она нарушила обещание, разбила окно, поцеловала мальчика и сняла с себя шляпу и пальто, будучи на солнце.

День клонился к вечеру, но девочка так и не вернулась домой. И мать пошла ее искать. И нашла — ее пальто и шляпку, но нигде не могла обнаружить ни единого следа своей снежной доченьки, и лишь в одном месте, где раньше не было ни пруда, ни озера, она увидела тихое озерцо с застывшей водой.

Честно говоря, я никогда эту историю особенно не любила. Из всех материных историй эта пугала меня больше всего, и пугала, собственно, не сама сказка, а то выражение, которое появлялось у матери на лице, то, как начинал дрожать ее голос, и то, как крепко, до боли, она прижимала меня к себе, слушая, как дико завывает ветер в зимней ночи.

Разумеется, мне тогда и в голову не приходило, что может так ее пугать. Теперь-то я куда лучше это понимаю. Говорят, самый большой страх в детстве — это страх быть брошенным родителями. Этому страху посвящено немало детских сказок: история Ганзеля и Гретель, история о заблудившихся в лесу детях, история несчастной Белоснежки, преследуемой злой королевой...

Но теперь-то, похоже, в лесу заблудилась я сама. Даже рядом с жарко натопленной кухонной плитой меня бьет озноб, так что приходится надевать свитер, связанный из толстенной шерсти. Теперь мне все время холодно; а вот Зози по-прежнему одевается как летом: на ней яркая набивная юбка, балетки, волосы на макушке собраны в хвост и заколоты желтой заколкой.

— Мне надо уйти примерно на час. Это ничего?

— Конечно, иди.

Как я могу ей отказать, если она до сих пор отказывается получать зарплату?

И снова я задаю себе тот же вопрос:

«А какова твоя цена, Зози?

Чего ты хочешь?»

А снаружи по-прежнему свирепствует декабрьский ветер. Только над Зози этот ветер не властен. Я вижу, как она выключает свет у входа в магазин, как, негромко напевая, закрывает ставнями витрину, где деревянные куколки в своем хорошеньком домике сидят за столом и празднуют чей-то день рождения; а возле домика, под уличным фонарем, хор шоколадных мышек, держа в лапках листки с текстами рождественских гимнов, беззвучно славит Рождество среди сугробов из сахарного снега.

ГЛАВА 3

20 декабря, четверг

Сегодня Тьерри снова заходил, но Зози взяла его на себя — уж не знаю, что там она ему сказала. Я ей стольким обязана — и это, кстати, меня больше всего и тревожит. Но я не забыла того, что увидела тогда, тайком заглянув в магазин; не забыла и того крайне неуютного ощущения, когда мне казалось, что я как бы наблюдаю за самой собой — точнее, за той Вианн Роше, какой была прежде, словно возродившейся в лице Зози де л'Альба, перенявшей все мои кулинарные методы, мою манеру поведения и тем самым словно подстрекавшей меня вызвать ее на поединок...

Я весь день исподтишка наблюдала за ней, как, впрочем, и вчера, и позавчера. Розетт играла себе тихонько; в теплом воздухе кухни плавали ароматы гвоздики, алтея, корицы и рома; руки мои были все перепачканы сахарной глазурью и порошком какао; на полках сияла медная посуда; на плите кипел, дребезжа, чайник. Все казалось таким знакомым, таким до нелепости уютным и умиротворенным, и все же какая-то часть моей души никак не могла успокоиться. Каждый раз, стоило звякнуть колокольчику над дверью, я выглядывала в магазин и проверяла.

Зашел Нико и с ним Алиса, оба выглядели до смешного счастливыми. Нико уверяет меня, что похудел, несмотря на свою приверженность к миндальному печенью с кокосовой стружкой. Обычный человек разницы может и не заметить (он по-прежнему столь же огромен и чрезвычайно доброжелателен), но Алиса говорит, что он действительно потерял уже пять килограммов и теперь застегивает свой ремень на три дырочки туже. Я слышала, как он говорил Зози: