Леденцовые туфельки

«Кто? — спрашиваю я. — Кто это, черт побери?»

Но ответа на светящемся экране нет. Лишь слышится шипение рассекаемой судном воды, пение двигателя и гребного винта, а потом все эти звуки постепенно тают, растворяясь в невнятном гудении компьютера, работающего в щадящем режиме, в проблесках, что скользят по экрану, в зарождающейся головной боли.

Шалтай-Болтай сидел на...

Я же говорила: этот способ не всегда дает ожидаемые результаты.

И все же кое-что мне, кажется, узнать удалось. Кто-то направляется сюда. Кто-то подходит все ближе и ближе. И этот «кто-то» из их прошлого. И его приближение связано с неприятностями, тревогой, беспокойством.

Ничего, еще один удар — и все будет кончено, Вианн. Мне просто нужно распознать еще одну твою слабость. И тогда пиньята раскроется, выпустив наружу все свои тайны и сокровища; и жизнь Вианн Роше — не говоря уж о ее чрезвычайно талантливой дочке — наконец-то окажется у меня в руках.

ГЛАВА 8

28 ноября, среда

Первая жизнь, которую я украла, принадлежала моей матери. Знаете ли, всегда помнишь то, что было у тебя впервые, в том числе и свою первую кражу, даже если она была весьма некрасивой, неэлегантной. Тогда я, впрочем, отнюдь не воспринимала это как кражу, просто мне пришлось спасаться бегством, а материн паспорт валялся без употребления, и сбережения ее в банке тоже пропадали зря, да и сама она, пожалуй, была все равно что мертвая...

Мне тогда едва исполнилось семнадцать. Я, впрочем, могла выглядеть и старше — что делала довольно часто, — и моложе, когда это было необходимо. Люди редко видят то, что есть на самом деле, а не то, что им кажется. Они видят только то, что мы позволяем им увидеть: красоту, старость, молодость, мудрость и даже способность забывать, если возникнет такая необходимость, — и я, постоянно практикуясь, сумела довести владение этим искусством почти до совершенства.

Судно на воздушной подушке легко перенесло меня через пролив, и я оказалась во Франции. На судне мой украденный паспорт не вызвал ни малейших подозрений; они едва на него взглянули. Я, собственно, на это и рассчитывала. Умело наложенный грим, соответствующая прическа и пальто моей матери довершили иллюзию. Остальное, как говорится, зависело от моей сообразительности.

Разумеется, в те дни служба безопасности на многое смотрела сквозь пальцы. Я пересекла границу, не имея никаких пожитков, если не считать двух первых амулетов на моем браслете — это были гробик и туфельки; я практически не говорила по-французски, и у меня было всего шесть тысяч фунтов, которые я ухитрилась-таки снять со счета моей матери.

Я восприняла все это как некий вызов судьбы. Нашла работу на маленькой текстильной фабрике в пригородах Парижа. Сняла комнату на пару со своей товаркой, двадцатичетырехлетней Мартин Маттье, родом из Ганы, ожидавшей шестимесячного разрешения на работу. Я сказала ей, что мне двадцать два года и я из Португалии. И она мне поверила — впрочем, может, мне это только показалось. Держалась она вполне дружелюбно, а я чувствовала себя ужасно одинокой и доверилась ей. Я совершенно утратила всякую осторожность, и это, пожалуй, было моей единственной ошибкой. Мартин, особа чрезвычайно любопытная, порылась в моих вещах и обнаружила документы моей матери, которые я спрятала на дно самого нижнего ящика своего комода. Не знаю, зачем я вообще их сохранила. То ли из-за простой беспечности или лени, то ли повинуясь абсолютно неуместной ностальгии. Я, совершенно определенно, не собиралась впредь пользоваться материным удостоверением личности — слишком уж легко прослеживалась связь с той историей в Сент-Майклз-он-зе-Грин. Но мне не повезло: Мартин, взглянув на фотографию, сразу вспомнила, что где-то читала о случившемся там, и, разумеется, связала это со мной.

Вы должны понять: я была еще слишком юна. И стоило Мартин пригрозить мне полицией, как я попросту впала в панику. Она отлично это поняла и тут же воспользовалась моей беспомощностью, потребовав, чтобы я каждую неделю отдавала ей половину зарплаты. Это было самое настоящее вымогательство, вымогательство в чистом виде. Но я все терпела — а что еще я могла сделать?

Ну, наверное, я могла бы убежать. Но следует учесть: я и тогда уже была достаточно упорной. И что самое главное, жаждала мести. Так что я каждую неделю покорно платила Мартин ее «дань», вела себя тише воды ниже травы, терпела все ее выходки, убирала ее постель, готовила ей обед — в общем, ждала благоприятного случая. А когда Мартин наконец получила долгожданные документы, я в ее отсутствие позвонила на работу, сказалась больной и полностью обчистила квартиру, прихватив все, что могло мне пригодиться (прежде всего деньги, паспорт и удостоверение личности), а потом я донесла и на Мартин, и на наше потогонное предприятие, и на всех прочих моих сотоварищей по работе в иммиграционную службу.