Мальчик с голубыми глазами

7

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

Время: 23.59, вторник, 19 февраля

Статус: ограниченный

Настроение: одинокое

Музыка: Motorhead, The Асе of Spades

Конечно, нужно делать скидку на поэтические вольности. Хотя порой вымысел куда лучше реальной жизни. Возможно, это и правильно. Убийство — это убийство, осуществляется ли оно с помощью яда или утопления в ванне, своими руками или чужими, по чьему-то наущению или по собственной воле, путем подкладывания бесконечных газетных вырезок или… В общем, убийство есть убийство, а вина есть вина, и в глубине любого художественного произведения бьется та или иная правда, такая же красная и кровавая, как живое сердце. Потому что убийство меняет всех — и жертву, и преступника, и свидетеля, и подозреваемого, — причем многократно и совершенно непредсказуемым образом. Убийство действует подобно троянскому коню — проникает в душу и дремлет там несколько месяцев, а то и лет, тайком собираясь с силами, выведывая секреты, разрушая связи и невообразимо искажая воспоминания, а потом наконец выныривает на поверхность и учиняет широкомасштабную оргию разрушения.

Нет, я не испытываю никаких угрызений совести. Во всяком случае, по поводу смерти Кэтрин. Тогда я действовал инстинктивно; это был тот самый инстинкт птенца, который борется за выживание в родном гнезде. И реакция моей матери тоже была инстинктивной. В конце концов, я остался ее единственным ребенком. И обязан был не только преуспеть, но и стать лучше всех. О благоразумии и осторожности речи не шло. Я принял наследие Бена. Я читал его книги. Носил его одежду. И когда разразился скандал вокруг Грэма Пикока, я рассказал историю Бена. Не то, что было на самом деле, а то, что вообразила моя мать, постаравшаяся раз и навсегда внушить людям, что мой брат — святой, невинная жертва и настоящая звезда нашего шоу…

Да, вот об этом я действительно жалею. Доктор Пикок был добр ко мне, но у меня не оставалось выбора. Ты-то понимаешь меня? Отказаться было немыслимо; я уже угодил в ловушку, мною же и поставленную, и теперь боролся за собственную жизнь — за ту жизнь, которую украл у Бенджамина.

Ты должна понять меня, Альбертина. Ты ведь тоже отняла жизнь у Эмили. Нет, я ничуть не упрекаю тебя! Как раз наоборот! Вообще-то человек, знающий, как отнять у кого-то жизнь, всегда может отнять и еще одну. Я упоминал как-то, что, по-моему, самое главное в подобных делах — не только в убийстве, но и во всех сердечных делах, — отнюдь не знания и умения, а страстное желание.

Можно, я буду называть тебя Альбертиной? Имя Бетан тебе никогда не шло. Да и розы, что перевешиваются через изгородь в твоем саду — этот сорт с печальным ароматом называется «Альбертина», — точно такие же, как те, что росли у Особняка. Мне кажется, я должен сказать тебе это. Ты всегда была ко мне неравнодушна, маленькая Бетан Бранниган с коротко стриженными каштановыми волосами и серо-голубыми глазами, цвета слюдяного пласта. Ты жила по соседству с Эмили и при определенном освещении вполне сошла бы за ее родную сестру. Ты могла бы даже стать ее закадычной подружкой, вы ведь были примерно одного возраста и могли бы играть вместе…

Но миссис Уайт отличалась снобизмом. Она презирала миссис Бранниган с ее арендованным домиком, ирландским произношением и подозрительным отсутствием мужа. Миссис Бранниган работала в местной начальной школе и когда-то учила моего брата, который прозвал ее миссис Католик-Блю и презирал за приверженность к католической вере. И хотя Патрик Уайт относился к своей соседке куда более терпимо, чем наша мать или Бенджамин, Кэтрин Уайт старалась держать свою дочь Эмили подальше от этой ирландской девчонки и ее семейства.

А тебе ведь очень нравилось наблюдать за ней из-за забора, правда? За маленькой слепой девочкой, которая так чудесно играла на пианино. Она имела все то, чего не имела ты, у нее были и наставники, и подарки, и гости, и ей не нужно было ходить в школу… Когда я впервые заговорил с тобой, ты очень стеснялась и посматривала на меня недоверчиво, во всяком случае сначала, но потом тебе явно стало льстить, что на тебя обращают внимание. И подарки мои ты принимала сперва с изумлением, а потом — с благодарностью.

Но самое главное — ты никогда не осуждала меня. Для тебя никогда не имело значения, что я толстый и сильно заикаюсь. Ты никогда не считала меня второсортным. Ты никогда ничего у меня не просила. И не выражала надежды, что я изменюсь. Я стал тебе братом, которого у тебя никогда не было. А ты стала мне младшей сестренкой. И тебе ни разу даже в голову не пришло, что я искал в тебе лишь предлог, что главное мое внимание принадлежало не тебе, что ты была только ширмой…