Мальчик с голубыми глазами

В основном я получаю по почте всевозможный хлам, что-то стоящее приходит крайне редко; счета я оплачиваю по карточке. Письма? К чему зря стараться? Поздравительные открытки? Господи, забудьте об этом!

— Есть что-нибудь интересное? — спросила я.

Некоторое время Найджел ничего не отвечал. Слышалось только шуршание бумаги. Собственно, это был один-единственный листок, который Найджел развернул с сухим треском, напоминавшим звук резко выхваченного из ножен кинжала.

— Найджел?

— Что?

В раздражении он всегда дергал ногой, и в тот момент я слышала, как постукивает его нога по ножке стола. В его голосе появилось нечто новое, это его «что» упало так ровно и тяжело, словно какая-то сила мешала ему говорить. Он разорвал конверт пополам, а листок с письмом сначала слегка приподнял над столом, а потом попробовал на большом пальце, точно лезвие бритвы.

— Надеюсь, это не плохая новость? Ничего ужасного не случилось?

Я не стала упоминать о том, чего боялась больше всего, хотя уже чувствовала, как надо мной нависает туча.

— Черт возьми, дай же мне наконец прочитать, — буркнул Найджел.

Теперь та помеха, что не давала ему говорить, оказалась совсем близко, и я могла налететь на нее, точно на столешницу с острыми краями, непонятным образом переместившуюся в совершенно неожиданное место. Миновать острые предметы совершенно невозможно; по закону всемирного тяготения они каждый раз втягивают меня на свою орбиту. А Найджел обладал прямо-таки невероятным количеством острых краев и углов. А также зон, куда мне не было доступа.

«Но это же не его вина, — думала я, — иначе я бы его не заполучила». Мы странным образом отлично дополняли друг друга: он с его мрачным настроением и я с моим недостатком темперамента. «Ты вся нараспашку, — любил повторять он, — нет в тебе никаких потайных уголков, никаких неприятных тайн». Тем лучше, ведь обман и хитрость, эти исходно женские черты, Найджел больше всего презирал и ненавидел. Хитрость и обман, столь чуждые не только ему самому, но, как он считал, и мне.

— Я уйду примерно на часик. — Он словно от чего-то оборонялся; голос его звучал странно. — Ты посидишь тут немножко одна, ладно? Мне надо навестить мать.

Глория Уинтер, урожденная Глория Грин, шестидесяти девяти лет, цеплявшаяся за остатки своей семьи с упорством голодной рыбы-прилипалы. Я знала ее только по голосу в телефонной трубке: типичный северный выговор, нетерпеливое постукивание пальцами по трубке, властная манера прерывать собеседника и внезапно отключаться, отсекая тебя от своей персоны с резкостью садовника, подрезающего розы.

Мы с ней никогда не были представлены друг другу. Во всяком случае, официально. Но Найджел рассказывал о ней, и я узнавала ее по голосу и по зловещему молчанию на том конце провода. Были и другие вещи, о которых Найджел умалчивал, но которые я понимала даже слишком хорошо. Ревность, злоба, затаенная вражда, ненависть, смешанная с беспомощностью.

Он редко обсуждал со мной мать. Даже ее имя звучало редко. Прожив с Найджелом некоторое время, я поняла, что кое о чем лучше и не заикаться — например, о его детстве, об отце, о братьях, о его прошлом и особенно о Глории, поскольку она, как и другой ее сын, обладала редкой способностью пробуждать в Найджеле все самое худшее.

— А твой брат что, не может сам решить вопрос?

Найджел остановился уже у самой двери. «Интересно, — подумала я, — обернется ли он, уставится ли на меня своими темными глазами?» Он редко упоминал о брате, а когда это случалось, то говорил о нем только самое дурное. Извращенный маленький ублюдок — это, пожалуй, самая мягкая из тех характеристик, какие я слышала Найджелу, впрочем, всегда не хватало объективности, когда речь заходила о его семье.

— Мой брат? При чем здесь он? Он что, с тобой общался?

— Конечно же нет. С какой стати ему со мной общаться?

Найджел помолчал, но я чувствовала его взгляд у себя на макушке.

— Грэм Пикок умер, — наконец сообщил он, и голос его прозвучал до странности ровно. — Судя по всему, какой-то несчастный случай. Выпал ночью из своего инвалидного кресла. Его нашли только утром. Уже мертвым.

Я так и не подняла на него глаза. Не посмела. Все вдруг показалось мне словно опутанным волшебными чарами: странный вкус кофе у меня во рту, странный щебет птиц, странный стук сердца, даже знакомая столешница под моими пальцами со всеми ее шрамами и царапинами была странной на ощупь.