Зоя

Когда она вернулась домой, Николай уже спал; она нежно поцеловала его, измазав помадой щеку мальчика, и заплакала при мысли о том, какой он красивый, как он похож на своего отца… Невозможно вообразить, что его больше нет… что он оставил ее в таком положении… если бы он только знал… если бы только… но теперь уже слишком поздно. Она на цыпочках вернулась в гостиную, где спала, смыла грим и переоделась в ночную рубашку. Больше не будет ни шелков, ни атласа, ни кружев. Теперь ей придется носить тяжелый фланелевый халат, чтобы спасаться от ужасного холода в едва отапливаемой квартире.

Утром Зоя накормила Николая завтраком, состоявшим из стакана молока, кусочка хлеба и одного апельсина, который она купила накануне. Мальчик никогда не жаловался; он только улыбнулся, погладил мать по руке и поспешил в школу, поцеловав на прощание Сашу.

А вечером она снова пошла на работу, и продолжалось это еще несколько недель, пока танцовщицы не поправились после кори. Но когда они вернулись, Чарли в своей развязной манере заявил, что Зою оставляют в труппе: у нее были красивые ноги, и она «хорошо работала». Чтобы отметить это событие, Джимми принес ей пива, которое стащил в ближайшем баре, где незаконно торговали спиртными напитками. Она поблагодарила и выпила глоток, чтобы не обижать его. Зоя не сказала ему, что у нее день рождения — ей исполнился тридцать один год.

Джимми стал ее единственным другом, остальные же сразу поняли, что она «не такая, как все». Девушки никогда не шутили с ней и практически никогда не разговаривали, хотя между собой постоянно рассказывали о своих дружках и о тех зрителях, которые после представления провожали их за кулисы. А некоторые убегали с мужчинами, которые предлагали им деньги. О таком Зоя и помыслить не могла, и это устраивало в ней Чарли. Она была замкнута, угрюма, но по крайней мере никогда его не подводила. После года работы ей повысили жалованье. Она сама не могла поверить, что уже так давно работает здесь, но другого выхода не видела: ей некуда было больше идти, негде было больше зарабатывать. Она сказала Николаю, что танцует в маленькой балетной труппе, и дала ему номер телефона театра, чтобы он мог позвонить, если что-то случится. Но, по счастью, сын никогда не звонил ей в варьете. И, чувствуя, что мама стыдится своей работы, он никогда не просил взять его с собой на представление. За это, за отзывчивость и доброту по отношению к ней она всегда была ему очень благодарна. Однажды ночью Саша проснулась от кашля и температуры, и Николай просидел у ее постели, дожидаясь матери, звонить в театр и беспокоить ее он не стал. Он во всем помогал ей, был для нее большой поддержкой.

— Мы когда-нибудь увидимся с нашими старыми друзьями? — тихо спросил он ее однажды днем, когда она стригла ему волосы, а Саша играла с Савой.

— Не знаю, милый.

Несколько месяцев назад она получила письмо от их няни. Та устроилась работать к Ван Аленсам и подробно описывала летний дебют Барбары Хаттон.

И выступление Дорис Дьюк в Ньюпорте. По иронии судьбы, няня по-прежнему оставалась частью того мира, а Зоя — нет. Когда-то свет сторонился ее, когда она только приехала в Нью-Йорк, ибо все были убеждены, что она танцевала в «Фоли-Бержер», теперь же избегала их она сама — танцовщица из варьете. Кроме того, теперь она понимала, что, как и многие другие из их окружения, она не представляет для них никакого интереса — графини ведь больше не было. Теперь она была никем, просто обычная танцовщица. Воды сомкнулись над ней. Она исчезла. Как Клейтон, как многие другие. Чаще, чем других, она время от времени вспоминала Сержа Оболенского и его друзей, русских аристократов. Но и они, вероятно, не смогли бы понять, что произошло с ней, почему она пошла на такую работу. Серж был по-прежнему женат на Алисе Астор.

В то время светскую хронику вела Эльза Максвелл, и, когда Зое попадались газеты, она читала в «Никербокере» истории о людях, которых знала, когда была замужем за Клейтоном. Сейчас все эти истории казались ей чем-то фантастическим, абсолютно нереальным. Эльза писала о финансовом крахе, самоубийствах, свадьбах, разводах, и Зоя радовалась, что ее имя не мелькает в газетах. Она прочла также о смерти Анны Павловой от плеврита в Гааге. А в мае она повела детей на открытие Эмпайр-стейт-билдинг. Шел 1931 год, стоял прекрасный майский день. Николай с удивлением смотрел на внушительную конструкцию.

Поднявшись на лифте, они постояли на обзорной площадке на сто втором этаже, и даже у Зои возникло ощущение полета. Это был самый счастливый день в их безотрадной жизни, и, возвращаясь домой, они радостно вдыхали свежий весенний воздух, а Саша бежала впереди, смеясь и играя. Ей уже исполнилось шесть лет, у нее была красивая головка, обрамленная рыже-золотистыми кудрями, — вылитая Клейтон.