Ранчо

– Я действительно на вас рассердилась, но совсем по другой причине: ведь вы отказывались со мной разговаривать!

Он опасливо покосился на нее, еще не зная, как вести себя в ее присутствии: быть настороже или наслаждаться ее обществом. Искренняя ли она, можно ли ей доверять?

– Я уже решила, что вы меня возненавидели.

– За что мне вас ненавидеть? Все ранчо спит и видит, как бы с вами познакомиться. Все накупили ваши компакты и мечтают об автографах, один даже раздобыл видеозапись с вашим участием. Нас предупредили, чтобы мы к вам не приставали, не задавали вопросов, вообще не досаждали. Вот я и решил; что лучше вообще к вам не обращаться. Не люблю надоедать. Другие выставляют себя болванами. Я просил, чтобы к вам приставили вместо меня кого-нибудь еще. Какой из меня собеседник?

Ее тронула его открытость, и она уже забыла свое прежнее мнение о нем и испытывала к нему симпатию. К тому же для ковбоя он поразительно чист и изъясняется понятно и учтиво.

– Простите, если я вас обидел.

Она уже приготовилась ответить, что нисколько не обижена, но запнулась: в действительности он ее задел, в том-то и загвоздка. Ее покоробило, что он не соизволит с ней разговаривать. Для Тани Томас это что-то новенькое.

– Я решил, что вы лучше отдохнете, если буду держать рот на замке.

– Нет, лучше время от времени издавайте какие-нибудь звуки, я должна знать, что вы еще дышите. – Она криво усмехнулась, он громко засмеялся.

– Вы такая известная, что вас того и гляди доконают приставаниями. Прямо с ума все посходили перед вашим приезд дом. Представляю, каково вам!

Гордон взял ее за живое.

Она грустно кивнула:

– Да уж...

Оказалось, нетрудно быть откровенной с простым ковбоем в окружении грандиозных горных вершин, среди диких цветов. Это походило на поиск истины, на тропинку к вечному блаженству. В этих местах есть нечто такое, что трогает ее сердце. Сперва она решила податься сюда, чтобы доставить удовольствие детям Тони, потом вышло так, что порадовала подруг, а главное – обрела то, чего ее душа лишилась давным-давно, – мир в душе.

– Все меня хватают, все от меня чего-то требуют, что-то у меня отбирают. Они чего-то лишают меня, сами того не зная. Это что-то – моя душа. Иногда мне кажется, что это в конце концов меня убьет.

Кошмар убийства Джона Леннона поклонником-фанатиком терзал всех знаменитых людей, за которыми следовали, как за Таней, обезумевшие толпы. Но этим кошмары не исчерпывались: были и другие не менее страшные, хотя менее конкретные, чем дуло пистолета, изрыгающее смертельный заряд.

– Я вырвалась сюда из сумасшедшей жизни, – задумчиво заключила она. – Сначала все было терпимо, но потом... Вряд ли теперь что-то изменится.

– А вы купите здесь домик, – предложил он, глядя на горы. – Сюда приезжает много таких людей, как вы. Они бегут сюда, прячутся, приходят в себя. Сюда, в Монтану, в Колорадо – цель одна. Или обратно в Техас.

Он улыбнулся, она покачала головой.

– Из этого я уже выросла, – призналась Таня.

Он засмеялся свежим, легким смехом. Смех так ему шел, что она не удержалась от улыбки.

– Я тоже давно вырос из Техаса. Жара, пыль, пустота... Потому и приехал сюда. Здесь мне больше нравится.

Она огляделась и согласно кивнула. Ей очень легко понять, почему ему здесь нравится, – здесь просто не может не понравиться.

– Вы живете тут круглый год? – Сейчас ей уже странно было бы подумать, что все утро они проиграли в молчанку. Возможно, они никогда больше не увидятся, нов данный момент они стали людьми, способными друг друга услышать. Он знал что-то о ней, она – о нем. Она подумала, не написать ли об этом песню. Название уже есть: «Безмолвный ковбой».

– Да, мэм.

– Ну и как? – Она уже обдумывала будущую песню.

– Холодно.– Он улыбнулся и опять бросил на нее взгляд исподтишка. Она пугала его своей красотой, гораздо проще не замечать ее. – Иногда здесь выпадает до двадцати футов снега. В октябре мы отгоняем коней на юг. Тут не проехать без снегового плуга.

– Холодно и, должно быть, одиноко, – задумчиво проговорила она, представляя себе эту картину. Как же это далеко от Бель-Эр, студий звукозаписи, кинозалов, концертов! Двадцать футов снега! Одинокий человек, снеговой плуг...

– Мне нравится, – возразил он. – Я всегда при деле: читаю, размышляю. Немножко пишу... – Он смущенно улыбнулся, косясь на нее. – Слушаю музыку.

– Только не рассказывайте, что слушаете меня, сидя всю зиму в снегу глубиной двадцать футов. – Картина совершенно нереальная, но она от этого пришла в восторг.