Обещание

— Мы не смогли решить положительно только один вопрос, — сказал Бен в заключение, и хотя его слова прозвучали совсем негромко, все головы тотчас повернулись в его сторону.

— Какой же? — спросила Марион и слегка нахмурилась.

— На выставке в Сан-Франциско мы видели интересные работы одной молодой фотохудожницы, и я связался с ней, чтобы договориться о сотрудничестве. Дело в том, что ее снимки, на мой взгляд, прекрасно подошли бы для оформления вестибюлей и коридоров во всех основных зданиях центра. Но она просто не пожелала со мной разговаривать.

— Что значит — не пожелала? — Марион уже не скрывала своего недовольства, и Бен почувствовал, как по его спине стекает холодный пот.

— Просто не пожелала — и все. Когда я сказал, зачем я ей звоню, она просто бросила трубку. Марион слегка приподняла бровь.

— А она знала, кого вы представляете? При этих ее словах Майкл сдержанно улыбнулся. Можно подумать, что это что-то изменило бы. Его мать придерживалась мнения, что при одном произнесении фамилии Хиллард все остальные должны пасть ниц. Разубеждать ее он никогда не пытался — если это и было заблуждением, то вполне невинным. Гордости в нем было, во всяком случае, гораздо больше, чем невежества или нежелания смотреть правде в глаза.

— Увы, да. И я боюсь, миссис Хиллард, что именно это вызвало в ней столь сильную негативную реакцию. Мне показалось, что эта женщина не хочет сотрудничать конкретно с нами.

— Вот как?

Впервые за все время на щеках Марион проступил румянец, но выражение ее лица предвещало грозу. В самом деле, кто она такая, эта художница? Как она смеет задирать нос, когда к ней обращается с деловым предложением столь могущественная корпорация, как «Коттер-Хиллард»?

— Возможно, я не слишком точно выразился, — поспешил поправиться Бен. — «Не хочет» — это, пожалуй, не совсем подходящее определение. Скорее она просто боится нас…

На самом деле он выразился предельно точно; новое объяснение было необходимо только для того, чтобы успокоить Марион. И действительно, два ярко-красных пятна у нее на щеках начали на глазах бледнеть, а вскоре и вовсе пропали.

— Что, на ней свет клином сошелся, на этой вашей художнице? Или мы все-таки могли бы подыскать вместо нее кого-нибудь другого? — спросила Марион почти спокойно, и Бен мысленно перекрестился. — Или она действительно настолько хороша?

— На мой взгляд, да, — кивнул Бен. — Впрочем, мы привезли с собой образцы ее работ, чтобы показать вам… Надеюсь, вы согласитесь с моим мнением.

— Как вы достали образцы, если она отказалась с вами сотрудничать? — холодно осведомилась Марион.

— Я приобрел их в галерее, где они выставлялись. Возможно, я поступил слишком самонадеянно, но… — Бен слегка покраснел. — Если по каким-то причинам образцы не устроят фирму, я не стану настаивать на возмещении расходов. Я готов оставить эти фотографии себе. Это прекрасные работы, и они мне очень нравятся.

С этими словами Бен кивнул Венди, и та отошла к стене, где на небольшом столике лежала большая картонная папка наподобие тех, с какими ходят художники. Распустив тесемки, она достала оттуда три больших цветных снимка, сделанных Мари в Сан-Франциско.

На первом из них, самом простом по композиции, был запечатлен парк: на переднем плане сидел на скамье седой старик в смешной соломенной шляпе и, опершись на трость, смотрел на детей, играющих в песочнице. Неискушенному взгляду снимок мог показаться слащавым и сентиментальным, но это впечатление было обманчивым. На самом деле фотография буквально кричала о сострадании и понимании, а не об умилении или жалости.

Второй снимок был сложнее. На нем был изображен порт — оживленный, многолюдный, полный всевозможных механизмов, но даже толпа на заднем плане не отвлекала внимания от центральной фигуры композиции — ухмыляющегося торговца в кожаном фартуке, который стоял подбоченясь и держал на весу огромного усатого омара.

Третье фото представляло собой городской пейзаж — ночной Сан-Франциско сиял и переливался в густых летних сумерках многочисленными огнями и выглядел именно таким, каким его любили и туристы, и местные жители. Снимок каким-то образом передавал душу города, который, словно усыпанная бриллиантами подкова, лежал в бархатной оправе ночного моря. Подкова — символ удачи — сулила счастье каждому, кто не поленится поднять ее.

Бен ничего больше не сказал. Он только помог Венди прислонить фотографии к стене и отступил, чтобы было лучше видно. Впрочем, снимки и так были достаточно большими, чтобы каждый из сидящих за столом мог оценить качество работы и талант фотографа.