Колесо судьбы

Джин вздохнула и опять села.

— Не понимаю почему. Ну что ты имеешь против замужества, Тэн?

— Ничего. В браке, я полагаю, есть смысл, если ты хочешь иметь детей или если у тебя нет своего дела, если ты не хочешь сделать карьеру. Но у меня-то есть! У меня слишком много других интересов в жизни, чтобы зависеть от кого-либо. А что касается детей, то я уже слишком стара, мне тридцать, и моя жизнь устроена так, как мне хочется. Я никогда не могла бы поставить свою жизнь с ног на голову ради кого бы то ни было, — она вспомнила дом Аверил и Гарри, в котором, похоже, ежедневно работал взвод подрывников. — Ну нет, это не для меня.

Джин интересовало, нет ли в этом ее вины, но тут был набор всякой всячины: знать, что Артур предавал Мери, видеть, как долго и тяжко страдает мать, а поэтому не желать себе такой участи. Тана хотела продвижения по службе, жаждала независимости, своей личной жизни. Ну не нужны ей были ни муж, ни дети, в этом она была убеждена. На протяжении многих лет.

— Но ты же так много теряешь, — Джин была очень опечалена. Что же такого она не дала своему ребенку, что сделало ее такой?

— Я просто не могу тебя понять, ма, — она испытующе смотрела в глаза матери, в которых было что-то ей недоступное.

— Тэн, только ты смысл моей жизни.

Ей трудно было в это поверить, но все-таки долгие годы мать жертвовала всем ради нее, даже принимала сделанные из милости подарки Артура, только для того, чтобы хоть что-нибудь еще дать своей дочери. При этих воспоминаниях у Таны разрывалось сердце. Ей следовало бы чувствовать себя благодарной. Она крепко прижала мать к себе, вспоминая прошлое.

— Я люблю тебя, ма! Я так благодарна тебе за все, что ты для меня сделала.

— Не надо мне благодарности. Я только хочу видеть тебя счастливой, родная моя. И уж если этот мужчина хорош для тебя, тогда все чудесно, но если он лжет тебе — или себе, — он разобьет твое сердце. Никогда, никогда я не пожелаю тебе такого.

— Это вовсе не то, что случилось с тобой, — Тана была в этом уверена, Джин — нет.

— Откуда тебе знать? Почему ты так уверена?

— Уверена — и все. Сейчас я хорошо его узнала.

— За два-то месяца? Не будь дурочкой. Ты ничего не знаешь, не больше того, что я знала двадцать четыре года назад. Артур тогда не мне лгал, он лгал себе. Одинокие ночи — семнадцать лет, этого ты хочешь, Тэн? Не поступай так с собой.

— Со мной этого не будет. У меня есть работа.

— Одно не заменит другого. — Но для Таны было именно так: работа заменяла ей все. — Обещай мне, что подумаешь над моими словами.

— Обещаю.

Тана улыбнулась, и обе женщины, обнявшись, еще раз пожелали друг другу спокойной ночи. Тана была тронута материнской озабоченностью, но она точно знала, что относительно Дрю мать ошибалась. Она заснула с улыбкой, думая о нем и его девочках. Она знала адрес его гостиницы в Вашингтоне, но не хотела мешать им.

Обед в День Благодарения у Дарнингов на следующий день был заранее обречен на скуку, но Джин была признательна Тане за присутствие. Артур был как-то рассеян и дважды засыпал в своем кресле, горничная его слегка толкнула, а Джин тут же помогла ему подняться наверх. Появилась Энн с тремя своими отпрысками. Эти отродья стали еще хуже, чем были несколько лет назад. Энн болтала о браке с каким-то греческим пароходным магнатом, и Тана старалась не слушать ее, но это было невозможно. Единственным утешением, светлым пятном было то, что Билли не было дома: он уехал с друзьями во Флориду.

До пяти вечера Тана постоянно смотрела на часы. Она обещала Дрю быть в «Карлайле» к девяти, и они не звонили друг другу весь день. Вдруг она почувствовала, что просто умирает от желания скорее снова увидеть его, заглянуть в глаза, прикоснуться к щеке, ощутить его руки, сорвать с него одежду, сбрасывая свою. На лице ее блуждала загадочная улыбка, пока она упаковывала наверху сумки. В это время вошла мать. Их взгляды встретились в зеркале над комодом. Джин заговорила первой:

— Ты собираешься встретиться с ним, да?

Тана могла бы солгать, но ведь ей уже тридцать, какого черта?

— Да, — она повернулась к матери, глядя ей в глаза. — Да, конечно.

— Ты меня пугаешь.

— Ты слишком много обо всем и обо всех печешься. Мама, моя жизнь — это моя жизнь, а не повторение твоей. Огромная разница.

— Боюсь, не такая уж огромная, как нам хочется думать.

— На сей раз ты не права.

— Ради тебя надеюсь, что так.

Но Джин была убита горем, когда дочь наконец вызвала такси и в восемь часов уехала в Нью-Йорк. Тана никак не могла отделаться от материнских слов, звучавших в ушах, а к моменту приезда в гостиницу была просто зла на нее. Да с какой стати мать перекладывает на Тану свой горький опыт, свое разочарование, свою боль? Ну какое она имеет право? Это как таскать на себе покрывало из цемента, которое носят везде, чтобы доказать, как их когда-то любили. Прекрасно, но она-то не жаждала такой любви. Не нужна она была ей больше, такая. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, дав возможность жить так, как ей самой хочется.