Гимн крови

Тишина. Пение болота. Пение тех птиц, которые всегда начинают выводить трели перед рассветом. И звук движущейся воды, и листья вокруг нас замерли, прислушиваясь к слабому неуверенному ветру.

— Это то, что я не ожидала испытать снова, — прошептала она. — Я не думала, что это еще когда-нибудь со мной случится. — Я почувствовал, как она дрожит. — Эта часть моей души должна была выгореть дотла, — сказала она. — Да, я люблю Михаэля и всегда буду любить, но эта же любовь требует отпустить его. Он томится в моей тени. Михаэлю нужна простая женщина, которая сможет родить ему здорового ребенка. И мы жили вместе в трауре, наказывая себя за то, что монстр захватил нас и искалечил. Мы слишком долго шептали свой Реквием.

— А потом разгорелся этот огонь. О, не из-за того, что ты есть! Не из-за твоей способности ужасать. Или способности отпугивать! Но из-за того, кто ты есть, души в тебе, произносимых тобой слов, выражения твоего лица, безусловного свидетельства вечности, которое я в тебе читаю! Мой мир рушится, когда я рядом с тобой. Мои ценности, мои амбиции, мои планы, мои мечты. Я начинаю воспринимать все это, как проявления истерии. И эта любовь пустила корни, эта дикая любовь не знает перед тобой страха и только требует быть с тобой, хочет Крови, да, потому что это твоя кровь, и все остальное теряет смысл.

Я ждал. Я слушал биение ее сердца. Слушал, как по ее венам течет кровь. Слушал ее сладкое дыхание. Я держал себя на привязи, как бешеное животное, которое столько раз разрушало клетку, чтобы завладеть объектом своих желаний. Я так крепко прижимал ее к себе!

Казалось, я обнимал ее вечность.

Но потом я нашел в себе силы отпустить ее, прижать ее ладони к ее же груди, и я поднялся, чтобы покинуть ее и не принял протянутых ко мне рук, покрывая их поцелуями. Я оставил ее и направился к краю болота один, мое тело объяло таким холодом, таким холодом, будто какая-то северная зима нашла меня согретого нежным теплом и пронзила ледяным дыханием.

Я стоял в одиночестве, в столь откровенном одиночестве, и смотрел на бесформенную разрастающуюся трясину, и думал только о ней, позволив своему неиствующему воображению рисовать картины счастья в любви к ней, как я обладаю ею.

Мир возрождается в любви, и простые чувства, как и сопутствующее им простое отчаяние под ее воздействием обретают яркие неотразимые краски. Что значила эта веха времени для меня? Что же это было за место, называемое фермой Блэквуд? Почему я не мог стряхнуть здешнюю пыль со своих ног и воспарить с возлюбленной в другие страны безусловного очарования?

Ах, да, и какое это имеет отношение к чистой любви, Лестат? Что это такое — сияние чистой любви? Что значило сияние этого, самого необыкновенного создания, которое лежало там, ожидая меня?

Не знаю, как долго я стоял, отдалившись от нее. Мои розовые видения о дворцах и странствиях, о беседках и островах любви были и туманными, и великими, и незначительными, а потом исчезли.

А она терпеливо ждала меня, та, которую мудро осудили собственные же уста, разве нет?

Меня охватила грусть, такая же всепоглощающая, как и моя любовь к ней, а ей на смену пришла боль, такая же непреодолимая боль, как та, которую я слышал в ее неспешном голосе, озвучившем ее глубинный и окончательный выбор.

Наконец я развернулся и направился к ней.

Я лег рядом с ней. Ее руки ждали меня. Ее губы ждали.

— И ты веришь, что это возможно? — спросил я медленно произнося слова. — Ты веришь, что можешь покинуть тех, кто смотрит в будущее, рассчитывая на тебя?

Она промолчала. Потом:

— Позволь мне погрузиться в вечность. — Она вздохнула. — Я устала.

О, я понимаю, действительно понимаю, и ты так много сделала!

Я подождал. Потом заговорил, осторожно подбирая слова:

— Ты веришь, что изменчивый мир сможет определиться, что делать с Лоркин, Обероном и Миравелль без твоей мудрости и проницательности? — спросил я. — Ты веришь, что зацикленной на себе науке и в самом деле по силам взять под опеку нечто столь нежное и взрывоопасное, и в то же время чудесное?

Ответа не последовало.

— Ты веришь, что Медицинский центр Мэйфейров добьется полного успеха без твоего руководства? — спросил я.

Я говорил это с любовью, какую только мог вложить в слова, предназначенные ей.

— В твоем сердце так много планов, грандиозных планов, и смелых, так нигде и не зафиксированных проектов. Кто подхватит скипетр? У кого хватит отваги? В чьем распоряжении не только биллионы Мэйфейров но и достаточно для них сил в придачу? Кто может из операционной проследовать в лабораторию, ворвавшись в рой инженеров-разработчиков и ученых, свирепых, как Гамма-ножи. Кто? Кто может воплотить самые смелые планы, уже частью осуществленные в Медицинском Центре? Кто может удвоить его пределы? Или, возможно, даже увеличить его втрое? У тебя есть для этого годы. Ты знаешь это. Я это знаю. Ты все сделаешь со свойственной тебе сдержанностью, подстегиваемая благородными устремлениями. И ты готова повернуться ко всему этому спиной?