Гимн крови

Мона, в очаровательном голубом шелковом платье и туфельках на высоких каблуках, оплетающих пряжками лодыжки, появилась в дверном проеме как раз, когда мы достигли дальней гостиной. Ее волосы еще не были причесаны.

— Дядя Михаэль, что случилось? — тут же всполошилась она.

— Привет, малышка, — слабо произнес Михаэль. — Ты действительно отлично выглядишь.

Он упал на обитый бархатом диван, уткнулся локтями в колени и опустил на руки голову.

— Что случилось, дядя Михаэль? — спросила она, явно опасаясь к нему прикасаться и неуверенно присаживаясь на краешек ближайшего стула.

— Это Ровен, — сказал он. — Она сошла с ума, и я не знаю, сможем ли мы в этот раз вернуть ее обратно. Все хуже, чем когда-либо прежде.

Он взглянул на меня.

— Я пришел сюда, чтобы просить тебя о помощи. Ты имеешь на нее влияние. Прошлой ночью ты ее успокоил. Наверное, тебе по силам сделать это снова.

— Но что с ней случилось? — спросила Мона. — Она снова впала в оцепенение, как раньше?

Я уловил только беспорядочные образы в его сознании. Казалось, он не услышал вопроса Моны. Оставалось полагаться на его слова.

— С ней сейчас Стирлинг, — сказал Михаэль. — Но ему не справиться. Утром она настаивала, что хочет исповедоваться. Я пригласил отца Кевина. Они уединились примерно на час. Конечно же, он не может открыть, что она рассказала. Лично я думаю, отец Кевин и сам на грани. Невозможно обращаться к услугам постоянного духовника, вроде отца Кевина, посвящать его в проблемы семьи, вроде нашей, и рассчитывать, что он все это вынесет, ожидать, что он всегда сможет что-то предпринять и без затруднений выполнить свои обязанности священника. Это не легко.

— Михаэль, — сказал я. — Что делает Ровен?

Казалось, он меня не услышал. Он продолжал:

— Медицинский центр Мэйфейров, ее работа над ним была маниакальной, ты это знаешь, или, возможно, не знаешь, — он посмотрел на Мону. — Но никто другой не может понять, что она работает до изнеможения, без личной жизни, тихой жизни, без мысли о чем-либо, что бы не касалось Центра. Он ее захватил. Это чудесно. Но в каком-то смысле это просто бегство.

— Мания, — тихо сказала Мона. Ее заметно трясло.

— Верно, — сказал Михаэль. — Ее образ на публику — единственный ее образ. Ее внутренний мир полностью рассыпался. Или это произошло из-за секретов Центра. И теперь вот эта вспышка, абсолютная дезориентация, это сумасшествие. Ты представляешь, как много людей воодушевляется ее энергией, ее примером? Она создала мир, который держится на ней. Члены семьи отовсюду приезжают к нам, чтобы изучать медицину, в госпитале открывается новое крыло, есть программа по изучению мозга, она контролирует четыре исследовательских проекта, я не знаю и половины всего. Ты напомнил мне о моих собственных нуждах, а потом вот это все…

— Что все-таки произошло? — настойчиво спросил я.

— Прошлой ночью она часами лежала в кровати. Она что-то шептала. Но мне не удалось расслышать. Она не хочет разговаривать со мной. Не хочет выходить из этого. Она не хочет надеть ночную сорочку, чтобы лечь, как положено в постель, не хочет она также есть и пить. Я лег рядом с ней — как ты мне говорил. Обнимал ее. Даже пел для нее. Ирландцы любят петь, ты знаешь. Мы поем, когда нам грустно. Странное свойство. Я думал, что только у меня такая привычка. А потом узнал, что все Мэйфейры так делают. Это поет тиронская кровь МакНамаров, доставшаяся нам от дядюшки Джулиана. Я пел ей меланхоличные песни. Стал засыпать. Когда я проснулся, ее уже не было. Я нашел ее глубоко в саду, на газоне под дубом. Она была босая, в своем симпатичном шелковом костюме и копала, копала, копала — там, где закопаны останки. — Он посмотрел на Мону. — Она была боса и копала одной из больших садовых лопат. Она разговаривала сама с собой про Эмалефа и Лешера. И проклинала себя. Когда я попытался ее остановить, она меня ударила. Я попытался ей напомнить, что она переместила останки — как только был завершен медицинский Центр Мэйфейров, ей пришлось избавиться от останков.

— Эмалеф и Лешер? — спросил я.

— Я помню, — сказала Мона. — Я была там, когда это случилось.

— В этот день она была безумна, — сказал Михаэль. — Она повторяет себя. Она сказала, что принадлежит Таламаске. Они отсеивают мусор, как команда археологов. Да, ты их видела, и этот дух, он был таким сильным.

Мона пыталась справиться со своими обычными слезами. Мое сердце раскрылось для них обоих. Они были пленниками своих секретов.