ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

— Слушай.

Вблизи почти полную луну испещряли листья на верхушке вяза. В глинистых берегах слабо журчала река, звенел вдали фонтан.

— Чудесно, — отозвалась Марджори.

— Раз или два, — проговорил Toy, — мне приходилось переживать моменты, когда безмятежность, гармония и… и великолепие казались сутью вещей. Ты когда-нибудь испытывала подобное?

— Думаю, что да, Дункан. Однажды я отправилась с друзьями в Кэмпсиз и отстала от них. Стоял чудесный теплый день. Мне кажется, я тогда чувствовала что-то такое.

— Но неужели при этом всегда нужно быть одному? Разве любовь не позволяет нам разделить это наслаждение с кем-то еще?

— Не знаю, Дункан.

Toy посмотрел на нее.

— Да. Пойдем, — ласково предложил он. — И пожалуйста, возьми меня под руку.

За мостом дорога разделялась надвое: на развилке стоял памятник Карлейлю. Неотшлифованный гранитный столб завершался бюстом пророка. Лунный свет инеем ложился на его лоб, бороду и плечи, оставляя худые щеки и запавшие глазницы во мраке. Toy, воздев свободную руку, потряс в воздухе кулаком и прокричал:

— Убирайся, ты, соглядатай! Убирайся прочь, предатель Демократии!.. Он меня всюду преследует, — пояснил он Марджори и помог ей перебраться через запертые ворота на освещенную улицу.

Когда они проходили мимо университета, Марджори спросила:

— Дункан, ты много общался с девушками?

— Не очень и всегда на один лад.

Он весело, в шутливых тонах рассказал о Кейт Колдуэлл, Молли Тирни и Джун Хейг. Марджори перемежала его рассказ тихими вздохами: «Ох, Дункан, Дункан».

— Вот, о девушках я все тебе выложил, — заключил он.

— Ох, Дункан.

В голосе Марджори звучала такая сочувственная жалость, что Toy начал подозревать, не свалял ли он дурака.

— Знаешь, Дункан, — сказала Марджори, — мне кажется, ты слишком боязлив. Помнишь, когда мы возвращались из кино, ты спросил, можно ли взять меня за руку?

— Помню.

— Не надо было спрашивать. Я знала, что тебе этого хочется. Любая девушка позволила бы это без всякого спроса.

— Понятно.

— С поцелуями почти то же самое. Если девушка чувствует, что ты испуган и встревожен, ей это передается.

— Как натурщица, которая смущается, когда ее рисует смущенный студент.

— Да, похоже.

Toy остановился и схватил Марджори за руку:

— Марджори, ты будешь мне позировать? Обнаженной. — Марджори взглянула на него большими глазами. — Я не буду смущаться, — торопливо продолжал Toy, — но ты необходима для моей картины. Профессиональные натурщицы хороши для практики, но выглядят киноактрисами. А мне нужна красавица, но далекая от модных стандартов.

— Но, Дункан… Я вовсе не красавица.

— Красавица. Убедишься сама, если я тебя нарисую.

— Но, Дункан… Я… Я… У меня на боку уродливое родимое пятно.

Toy нетерпеливо замотал головой:

— Кожная пигментация не имеет никакого значения. — Беспомощно хохотнув, он добавил: — Ты должна это сделать, чтобы мы сравнялись. Я только что перед тобой разделся догола — словесно.

— Ох, Дункан! — Марджори улыбнулась с ласковым сочувствием и вздохнула: — Дункан, я согласна.

Они двинулись дальше.

— Хорошо. А когда? На следующей неделе?

— Нет, через две. Я сейчас очень занята.

— В понедельник?

— Нет. Давай… в пятницу.

— Ладно. Около семи?

— Да.

— Я должен буду тебе напомнить?

— Нет, я… Я точно не забуду, Дункан.

— Хорошо.

У калитки в сад Марджори подняла лицо. Toy скользнул щекой по ее щеке и пробормотал:

— Мы еще не созрели для губ. Мои застывают, когда я касаюсь твоих. Обними меня, пожалуйста.

Они прижались друг к другу, и щекочущее прикосновение уха Марджори к его щеке током пробежало по телу Toy. Он учащенно задышал. Марджори прошептала:

— Ты счастлив, Дункан?

— Ага.

У обочины тротуара остановился автомобиль. Бросив на него взгляд искоса, Toy и Марджори увидели недвижный профиль сидевшего за рулем профессора. Со смехом они разжали объятия.

На расширенном варианте картины должны были предстать Блэкхилл, Риддри, Кэмпсай-Феллз и Кэткин-Брэс, а в центре с обеих сторон — толпы вокруг шлюзов. На ста пяти квадратных футах холста Toy проводил, переплетал, стирал и заново проводил сеть голубых, серых и коричневых линий. Как-то вечером, когда он хмуро вглядывался в картину, появился Макалпин.