Маленький, большой

— Только не говори этого. Даже в шутку.

— Нет, я не имела в виду смерть. А ты думал, я об этом говорю?

Да, так он и думал. Убедившись, что ничего не понял, Смоки откатился обратно.

— Ладно, ладно. Так или иначе, меня это никогда не касалось.

— Ну-ну. — Пододвинувшись к Смоки, Элис обняла его за плечо. — Ну-ну, Смоки, не надо так. — Она подсунула свои колени под его, так что оба они теперь напоминали лежа двойную букву «S».

— Как это — «так»?

Элис долго молчала. Затем:

— Это Повесть, а все повести имеют начало, середину и конец. Мне неизвестно, когда она началась, но я знаю середину…

— И в чем она заключается?

— В ней был ты! В чем она заключается? В тебе!

Привычная рука плотнее обхватила плечо Смоки.

— А конец? — спросил он.

— Об этом я как раз и говорила. О конце.

Быстро, прежде чем его накрыла огромная тень, почудившаяся ему в словах Элис, Смоки проговорил:

— Нет-нет-нет. Таких концов не бывает, Элис. А также и начал. В жизни всегда имеешь дело с серединой. Как фотографии Оберона. Как история. Одна чертовщина следует за другой, вот и все.

— У повестей бывает конец.

— Да, так ты говоришь, но…

— И у дома.

— При чем тут дом?

— Он ведь тоже не вечен? Похоже, его конец уже близок; если…

— Нет. Он просто стареет.

— Или разваливается…

Смоки вспомнились стены в трещинах, пустые комнаты, течи в фундаменте; покоробленные доски, гниющая кладка, термиты.

— Ну ладно, он не виноват.

— Конечно.

— Ему по замыслу нужно электричество. Много электричества. Так он устроен. Насосы. Горячая вода в трубах, горячая вода в обогревателях. Освещение. Вентиляторы. Все замерзает и трескается, потому что нет тепла, нет электричества.

— Знаю.

— Но он не виноват. И мы тоже. Дела пошли наперекосяк. Рассел Айгенблик. Чего хорошего ждать, пока продолжается война? Его внутренняя политика. Безумие. И вот запасы на исходе, электричества нет, и так…

— А как ты думаешь, кто виновник Рассела Айгенблика? — спросила Элис.

На мгновение, одно короткое мгновение, Смоки позволил себе почувствовать, как Повесть смыкается вокруг него, вокруг их всех, вокруг всего на свете. «О, да брось ты», — произнес он фразу-заклинание, чтобы прогнать эту идею, но она осталась. Повесть, а скорее чудовищная шутка: после бог знает скольких лет приготовлений воцаряется Тиран, среди кровопролития, раскола и невероятных мук, и вот старый дом оказывается без необходимых для его существования средств, и вот спровоцирован (а может, просто ускорен) конец запутанной истории, который совпал с концом дома; а он, Смоки, делается наследником этого дома (не для того ли его с самого начала заманила сюда любовь?) и наследует его с тем только, чтобы наблюдать распад здания, вызванный, быть может, его собственной неуклюжестью, неумением, которое готов был за собой признать, — хотя он не сдавался, никогда не выпускал из рук инструментов, но все без толку; а этот распад, в свою очередь, приводит к…

— …Ну, так что же? — спросил он. — Что будет, если мы не сможем больше здесь жить?

Элис не отвечала, но нашла его ладонь и сжала в своей.

Диаспора, прочел он в ее пожатии.

Нет! Быть может, все остальные — Элис, Софи или девочки — могли представить себе такой исход (хотя с какой стати, если это был скорее их дом, чем его?), вообразить столь немыслимое будущее, столь отдаленное место… Но он был на это неспособен. Ему вспомнилась давняя морозная ночь и обещание; ночь, которую они впервые провели в одной постели, он и Элис, натянув на себе покрывало, свернувшись двойным «S». Тогда он узнал: чтобы идти за ней, чтобы не отстать, нужно найти в себе детское желание верить, для него необычное и давно уже его не посещавшее. Теперь он чувствовал в себе не большую готовность идти следом, чем прежде.

— Ты могла бы уехать? — спросил Смоки.

— Наверное.

— Когда?

— Когда узнаю, где находится то место, куда мне нужно отправиться. — Как бы прося прощения, Элис теснее прижалась к Смоки. — Когда бы это ни случилось. — Тишина. Смоки чувствовал затылком щекочущее дыхание. — Наверное, не скоро. — Она потерлась щекой о его плечо, — А может, уходить и не придется. То есть — уходить прочь. Может, не придется никогда.

Но он знал: это было сказано, только чтобы его успокоить. В конце концов, ему была отведена в этой истории всего лишь второстепенная роль, он всегда ждал, что его в некотором смысле забудут; но судьба семейства надолго замерла в ожидании, не приносила ему печалей, и поэтому он, ни на минуту не выбрасывая ее из мыслей полностью, все же предпочел о ней не думать. Иногда он даже позволял себе верить, будто он, проявляя доброту, смирение и верность, прогнал ее прочь. Но это было не так. История продолжалась, и со всей возможной мягкостью, но без экивоков, Элис говорила ему об этом.