Иисус. Дорога в Кану

Я на миг остановился. Мысленным взором увидел его друга. Я знал, что это Нафанаил из Каны, ученик Хананеля, которого я встретил в его доме, когда приходил поговорить с ним. В соседнем дворе, за побеленной стеной, этот молодой человек собирал свои пергаменты, свитки и одежду, собираясь отправиться домой в Кану. Он все это время работал у моря и то и дело посматривал на Крестителя издалека. Его разум отягощали тревоги, его раздражало грядущее путешествие, однако он не мог пропустить свадьбу. Он никак не ожидал, что Филипп прибежит к нему, пока он старался преодолеть беспокойство и прогнать тревогу.

Я вышел на дорогу, удивляясь, сколько народу следует за нами. Дети прибегали, чтобы посмотреть на нас, взрослые шикали на них, хотя те всего лишь перешептывались и показывали пальцем. Я услышал свое имя. Снова и снова они повторяли его.

Нафанаил из Каны поравнялся с нами как раз тогда, когда мы собирались выйти на торную дорогу напротив таможенного поста, где суетливые путники замедляли шаг и сбивались в кучу.

Теперь нас окружала толпа зевак. Люди проталкивались, чтобы посмотреть на меня и сказать: да, это тот самый человек, которого они видели на реке, или: да, этот тот самый человек, который изгнал бесов из Марии из Магдалы. Другие возражали им: нет, это не он. Некоторые сообщали, что Крестителя вот-вот арестуют за то, что он собирает толпу, а другие возражали: нет, за то, что он разгневал царя.

Я остановился и склонил голову. Я слышал каждое произнесенное слово, я слышал все произнесенные слова, я слышал слова, только готовые сорваться с разомкнутых губ. Я позволил всем им умолкнуть, превратившись в сладостный ветер, который поднимался на далеком искрящемся море.

Вернулись только самые близкие звуки: Симон Петр рассказывал, что я исцелил его тещу одним только прикосновением руки.

Я повернул лицо к насыщенному влагой ветру. Он был приятный, легкий, напоенный тонкими ароматами воды. Мое обожженное тело впитывало воду даже из воздуха. Я был так голоден.

Далеко позади нас, как я знал, Филипп с Нафанаилом вступили в спор, и я снова позволил себе слышать то, чего не слышали остальные вокруг меня. Нафанаил не желал и отказывался идти дальше против своей воли.

— Из Назарета? — переспросил он. — Мессия! Ты хочешь, чтобы я в это поверил? Филипп, я жил на расстоянии броска камня от Назарета. И ты говоришь мне, что Мессия из Назарета? Что доброго может быть из Назарета? Нет, ты говоришь невозможные вещи.

Мой брат Иоанн развернулся и подошел к ним.

— Не может быть, но так и есть, — объявил он.

Мой юный брат был так порывист, так преисполнен благоговения, будто до сих пор стоял, омываемый водами чудесной реки, упиваясь Духом, посетившим воды в то мгновение, когда разверзлись Небеса.

— Он и есть тот самый, верно говорю тебе. Я видел это, когда он крестился. И Креститель сказал, сам Креститель произнес эти слова…

Я перестал слушать. Я позволил ветру унести их спор. Я поглядел на далекий сияющий горизонт, где бледные холмы сливались с синевой небес, и на облака над ними, похожие на паруса кораблей.

Нафанаил подошел, глядя на меня пристально, с подозрением. Я кивнул ему, и мы пошли рядом.

— Так значит, ничего доброго не может быть из Назарета? — спросил я Нафанаила.

Он залился румянцем.

Я засмеялся.

— Вот он, подлинный израильтянин, в котором нет Иакова, — сказал я.

Я хотел сказать этими словами, что в нем нет лукавства. Он без утайки говорил вслух то, что было у него на уме. Он говорил от души. Я снова радостно засмеялся.

Мы двигались по дороге в лениво ползущей толпе.

— Откуда ты знаешь меня? — спросил Нафанаил.

— Что ж, я мог бы ответить, что встречал тебя в доме Хананеля, где ты видел меня плотником.

Это его поразило. Он не мог поверить, что я тот самый человек. Он с трудом припоминал его, и то лишь потому, что, когда тот пришел, Нафанаил успел написать для Хананеля целую гору писем. Все медленно сходилось в его голове: заурядный, болезненного вида плотник тогда — и теперь, когда он смотрит на меня, в мои глаза, особенно в мои глаза.

— Но позволь мне сказать точнее, откуда я знаю тебя, — сказал я. — Я только что видел тебя под смоковницей, одного, ты сердился, бормотал себе под нос, увязывая книги и узлы для завтрашнего путешествия, сильно раздраженный тем, что тебе придется возвращаться домой на бракосочетание Рувима и Авигеи. И вдруг ты явственно ощутил, что нечто большее, нечто гораздо более важное, кажется, вот-вот произойдет с тобой здесь, у моря.