Словарь Ламприера

На другое утро они рука об руку гуляли по просторной авеню Кур-де-ла-Рэн. Она была его дочерью, воспитанницей, любимой племянницей — всем сразу. Они медленно прошли вдоль Порт-о-Пьер и поднялись к площади Людовика XV . Потом они любовались галереями домов, поднимавшимися с трех сторон Тюильри. Следующий день в Париже был почти таким же, как и этот: они гуляли по набережной Пеллетье, где повсюду сидели на складных стульчиках игроки в passe dix и biribi .

Новые дни, новые виды Парижа. Когда ноябрьское небо заволокли тучи, Джульетта сделала новую прическу у Барона. Они обедали у Бери или Бовилье, смотрели, как искусные наездники падают с лошадей у Астле. Джульетте эта цепочка мелких случайностей казалась неопределенной и шаткой. По вечерам они играли в rente et un у мадам Жюльен или в домино в «Шоколаднице» или ходили в театр. Иногда Джульетта оставалась дома в одиночестве. Ее дни текли бессмысленной чередой — и в этой бессмысленности был некий особый расчет. Каждый новый день был слепком с предыдущего. Менялись только мелочи.

Дни превращались в недели. Их бессмысленные блуждания по городу не имели никакой цели, они ни о чем не договаривались и порой внезапно попадали в кварталы близ Центрального рынка или Куртиль, куда Джульетта ни за что не пошла бы по собственной воле, или оказывались на улицах, где сточные трубы были заткнуты соломой, а под ногами валялись кучи навоза и отбросы. В этих прогулках, казалось, и впрямь не было никакой системы, если не считать того, что они ни разу не приближались к району Рынка Невинных, который Джульетта украдкой высматривала из окна в день приезда. Казалось, они готовы на самый утомительный окольный путь, лишь бы избежать этого квартала, и ни разу они не приблизились к страшившему ее месту. Должно быть, Кастерлей предупредил Жака, кто же еще мог это знать? Papa , снова Papa .

За ними вели слежку. Джульетта не сразу в этом уверилась: всякий раз это были другие люди — она замечала их боковым зрением; они держались совершенно незаметно, Джульетта ощущала их присутствие не всегда, а временами, совершенно неожиданно и в ничего не значащих для нее местах. Она отнеслась к этому спокойно: что ж! еще один фрагмент мозаики, который надо спокойно оценить и найти ему нужное место в общем узоре, — вроде списка книг Ламприера, представшего перед ней наяву в кабинете. Она чувствовала себя чуждой всему, что ее окружало. Бессмысленные прогулки, ожидание чего-то, слежка — все это, видимо, объединялось какой-то главной целью, каким-то событием, но каким? Она не могла даже предположить.

Первые объятия, которые распахнул город, поставив на ней свою печать, когда она ступила на землю Парижа, остались позади. Теперь она плыла в потоке монотонного существования. Со временем даже наблюдатели куда-то пропали, может быть, научились лучше смешиваться с толпой. Может быть, в действительности это время было наполнено какими-то событиями, пока они блуждали бесцельно по улицам, избегая только одного места в городе. Может быть, некий смысл в этом был.

Наступил декабрь, но ничего не случилось. По-прежнему продолжались бесцельные прогулки; перед ними проплывали салоны, кулуары, просторные гостиные с канделябрами из тяжелого хрусталя. Джульетта чувствовала себя особенно неуверенно, когда ей приходилось говорить о пустяках со случайными знакомыми, она испытывала смятение в толпе, наводнявшей улицы, — но все это текло мимо, и в следующий момент они оказывались уже на другой улице, в другом салоне и опять дома в ожидании завтрашнего дня, чтобы снова влиться в нескончаемую череду однообразных встреч и снова видеть мелькающие мимо них незнакомые лица. Постоянным в этом калейдоскопе был только Жак. Он чего-то ждал, и Джульетта чувствовала это. Зима превратила лица в бескровные маски. Белые дома стали серовато-коричневыми, их покрывали сажа и грязь, летевшая из-под колес карет и повозок. Город начал замерзать. Люди двигались медленно, особенно в переулках и тупичках. Казалось, вся жизнь стала вязкой, застыла и замерла. Когда Жак с Джульеттой, как и все прохожие, дрожа от холода, бесцельно шли по бульвару Вздохов, жалкие существа с мертвыми глазами тянули к ним тощие руки. Несчастные пьяницы, должно быть, предчувствовали грядущие холода и заледенелые мостовые, когда дни их неотвратимо пойдут на закат.

Холод, мрачные провозвестия, тоскливый шепот в подворотнях, стеклянно-прозрачные лица — все это забывалось на Пале-Рояль. По улице Сент-Оноре медленно двигались экипажи, и улица заполнялась аристократами и простолюдинами, знатными дамами и обывателями, поденщиками и торговцами, сочинителями баллад и мушкетерами, семействами бродячих циркачей и продавцами непристойных картинок, банкирами и секретарями банкиров, их женами, их любовницами — танцовщицами и певичками в легкомысленных нарядах, пышных мехах, шелках и ярких ситцах, бархатных лентах, со сверкающими на пальцах перстнями. Здесь можно было увидеть представление с волшебным фонарем и актеров, выступавших перед публикой прямо на мостовой. Здесь вас ждали кафе, книжные лавки и забегаловки. Здесь прогуливались джентльмены в лимонных камзолах и полосатых атласных жилетах и разодетые в пух и прах дамы полусвета с подведенными глазами и легким итальянским акцентом, клубившимся в воздухе, словно дымок от свечи. Румяные щеки, взмахи белых перчаток, атласные подвязки и шелест шелков — прохожие скользили мимо и сталкивались друг с другом, и от болтовни их, казалось, нагревался зимний воздух.