Словарь Ламприера

— Учтите, свободных кают нет.

Юноша снова кивает и молча протягивает капитану деньги за проезд.

— Отдать швартовы! — кричит капитан Рэдли. Пакетбот готовится отчалить.

— Погодите! — юноша указывает на пристань. — Мой словарь! Я забыл его.

— Держать канат! — кричит Рэдли. — Поторопитесь, — предупреждает он пассажира. Юноша спрыгивает. Капитан поворачивается к женщине:

— Забыл свою книгу.

Женщина снова пожимает плечами. Капитан Рэдли смотрит на чаек, носящихся над рекой, скользящих над волнами, почти касаясь поверхности воды. Три чайки гонятся за четвертой, двигающейся в нисходящем потоке воздуха, а потом все четыре, пронзительно вскрикнув, взмывают высоко в небо и поднимаются все выше и выше, пока не превращаются в крошечные черные точки на голубом полотне. Капитан опускает голову и смотрит на пристань, но его пассажир уже ярдах в пятидесяти от пакетбота и от своей чертовой книги, которая так и валяется там, где он ее уронил.

— Эй! — кричит капитан и машет ему рукой. Молодой человек оборачивается и машет в ответ. Теперь возле него стоит какая-то девушка. Они оживленно говорят между собой и жестикулируют. И вот они уже вдвоем бегут к пакетботу.

— Ваша чертова книга! — рычит капитан, поняв, что легкомысленная парочка даже не думает о книге, из-за которой задержано отплытие. Девушка бежит за книгой. Молодой человек неуклюже прыгает на палубу, угодив в самую гущу цыплят. Девушка оказывается более ловкой. Рэдли замечает, что настроение юноши переменилось: молодой человек улыбается. Девушка тоже.

— В чем дело? — раздраженно спрашивает капитан. — Ну что смешного? Вы тоже едете?

Девушка кивает. У нее еще более жалкий вид, чем у ее спутника.

— Учтите, свободных кают нет, — повторяет капитан.

Они не обращают внимания. Юноша спрашивает, держа ее за руки:

— Как ты узнала? Кто тебе сказал? Девушка отвечает:

— Септимус…

— Отдать швартовы! — во второй раз орет Рэдли и пригибается, чтобы поймать канат. Пищат цыплята, вскрикивают чайки, и «Виньета» медленно уступает течению широкой реки. Начинается путешествие домой.

Возвращение: 1788 год

Стихия воздуха, колыбель бесплотных душ, вторая из стихий, над которыми владычествует Юнона, и, как считали древние, женская стихия, приняла его в свои объятия и долгие годы качала и нежила его, прижимая к груди, омывая прохладными потоками, позволяя ему бродить по невидимым лестницам и нырять в воздушные колодцы, ошеломляя его великими тайнами полюсов, укрывая в безопасном небесном убежище от зубастой пасти земли, к которой его тянуло бремя тяжкого долга. Долг увлекал ее дитя к земле и морю, а дитя так нуждалось в воздухе, и свете, и солнечных лучах. Долг заставлял его стремиться к темной цели, и ему пришлось обуть железные сапоги, в то время как ему были нужны лишь крылья чайки и молитва о вознесении. Долг велел ему предпочесть сияющему эфиру темные склепы, куда не падал луч солнца, по доброй воле он спустился вниз, ибо за его спиной осталась пылающая Рошель и те, кто ее предал, и он знал, что тихий жалобный плач и стоны умирающих не смолкнут никогда, ибо воздух — это колыбель бесплотных душ. Он должен был находиться здесь, с ними, до тех пор, пока они не смогут все вместе подняться выше, и это восхождение зависело только от него. Его привязывали к земле незримые узы, они были прочнее, чем стальной трос, на грубом земном языке это называется местью, возмездием, расплатой — и сейчас эта расплата свершилась. Теперь он мог подниматься, мог и помедлить над испещренной рубцами и шрамами землей и сверху смотреть, как продолжаются там, внизу, извечные неистовство и суета. Он выполнил то, что должен был выполнить, и теперь узы, которые привязывали его к земле, спали с него, и он мог подняться ввысь, к яростному желтому оку, вдыхающему жизнь в бесконечные бесстрастные небеса… Подожди, сказал он себе, подожди, ибо это последние мгновения. Он повис над израненным ликом столицы и проследил за меандром голубой реки, извивами уходящей на восток, в открытое море, — жирная змея в блистающей чешуе, распахнувшая челюсти устья навстречу кораблям и лодкам, кажущимся крошечными щепками, которые подгоняет крепчающий ветер; причал, который он отыскал прощальным взором, был словно спичка, молодой человек на причале — крохотная бегущая фигурка, а девушка — столь же крохотное белое пятнышко, к которому юноша приближался, мчась вдоль берега; а сам он, глядящий с высоты, был чайкой, уносимой еще выше, прочь из виду, теплом июльского дня, которому так радовались те двое, внизу; он был черной точкой в синеве, исчезающей подробностью рошельской бойни, ускользнувшей из горящей цитадели в ту далекую ночь и известной молодому человеку и девушке на пристани под именем Септимуса.