Мантисса

— На самом деле, с рецидивами, три и три десятых, дорогой.

— Два раза — это не очень хорошо.

— Ну, мы же можем это компенсировать.

— Все дело в литературных кусках. Когда мы на них застреваем, мы забываем о самом существенном.

— Мой дорогой, мне не хочется тебе противоречить, но, если учитывать, кто я такая, я не могу совершенно от них отказаться.

— Ангел мой, я понимаю — ты не можешь. Просто…

— «Просто» — что, дорогой?

Он поглаживает ее спину.

— Честно говоря, я думал об одной из твоих сегодняшних вариаций. — Он похлопывает ее пониже спины. — Разумеется, она была выстроена весьма умело, как всегда. Но я не мог не задуматься, соответствует ли она контексту.

— Какую из вариаций ты имеешь в виду?

— Когда ты притворилась психоаналитиком. Вся эта ерундистика про мой вуаеризм и эксгибиционизм. Если откровенно, я тогда же решил, что это — перехлест. В данных обстоятельствах. И самую малость похоже на удар ниже пояса. Особенно там, где ты толкуешь про пристрастие к матери.

Она приподнимается на локте:

— Но, Майлз, дорогой мой, кто же совсем недавно говорил, что готов прямо-таки съесть мои груди?

— Зачем же нам прибегать к таким далеко идущим выводам лишь из-за того, что в виде сестры Кори ты завела себе пару потрясающих титек?

— Только в виде сестры Кори?

— Да нет конечно. — Он касается рукой тех, что сейчас так близки к нему. — В виде вас обеих.

— Майлз, я слышала это совершенно четко. Ты сказал «в виде сестры Кори».

— Оговорился.

Она опускает взгляд на собственную грудь:

— Если честно, не вижу никакой разницы.

— Любимая, и в самом деле, никакой существенной разницы нет.

Она поднимает голову:

— Как это — «существенной»?

— Только в крохотных нюансах. Да и потом, не можешь же ты ревновать к самой себе? Просто в ее образе ты самую малость повнушительней и посмелее. Кажешься еще более бесстыдной и вызывающей, чем есть. — Он протягивает руку и ласково гладит предмет дискуссии. — Твои нежнее и утонченнее. Изысканнее. — Она снова изучает их нежную изысканность, но теперь с некоторым сомнением во взгляде. — Дай-ка я их поцелую.

Она ложится, снова опустив голову ему на плечо.

— Все это не важно.

— Ты тщеславная глупышка.

— Теперь я жалею, что позволила тебе уговорить меня принять образ чернокожей девушки.

— Ну, моя дорогая, мы же договорились. Мне и правда необходимо, чтобы ты являлась еще и в другом образе хотя бы затем, чтобы я мог вспомнить, как божественно ты выглядишь в собственном. В любом случае главное мое соображение заключается в том, что, как бы ни соблазнительно было обвинять меня в инцесте и прочих грехах, у нас с тобой есть масса более важных вещей, которыми следует заняться. У нас сегодня были длиннющие периоды, где нет ни малейшего намека на секс. Порой я чувствую — мы утрачиваем всякое представление о приоритетах. Нам следует вернуться к духу того совершенно замечательного времени, — где же это было, а? — когда мы почти ни слова не произносили.

— В номере восьмом.

— Он был так великолепно структурирован, весь такой плотный, серьезный, безостановочный — ну, ты понимаешь. Конечно, мы не всегда можем достичь таких высот, но все же…

— Кажется, я вспоминаю, что в том эпизоде была столь же долго сестрой Кори, как и самой собой.

— Разве, любимая? Совсем забыл. — Он похлопывает ее по спине. — Как странно. Поклясться мог бы — все время была только ты.

Воцаряется молчание. Эрато лежит, по-прежнему тесно к нему прижавшись. В ее позе изменилось лишь одно: теперь ее глаза открыты. На миг можно было бы предположить, что она затаила в душе обиду. Но очень скоро выясняется, что это предположение абсолютно иллюзорно, так как она вытягивает губы и целует то место у его плеча, где только что покоилась ее голова.

— Ты прав, дорогой, как всегда.

— Не надо так говорить. Лишь иногда.

— Дело в том, что я чувствую, как ты становишься все лучше и лучше, гораздо лучше меня — в умении быть невозможным.

— Чепуха.

— Нет, правда. У меня нет этой твоей интуитивной способности портить настроение. Не так-то просто этому научиться, если провела всю жизнь, пытаясь делать обратное.

— Но у тебя сегодня все просто чудесно получалось. Ты говорила такое, чего я, кажется, никогда не мог бы простить.

Она снова целует его в плечо и вздыхает: