Талтос

– Не здесь, прошу вас. О, пожалуйста, не надо, не так, как в публичном доме.

Он отпустил Тессу и приблизился к Эшу, сложив руки как для молитвы и вглядываясь в него теперь без малейшего страха, как будто вдруг увидел перед собой цель гораздо более важную, чем собственное выживание.

– Разве это место достойно брачной церемонии Талтоса? – спросил он почтительно, голосом звучным и умоляющим. – Где находится священнейшее место в Англии, где путь святого Михаила проходит через вершину холма и разрушенная башня древней церкви Святого Михаила все еще стоит на страже?

Эш отнесся к его словам почти спокойно. Печальный, он слушал Гордона, а тот продолжал говорить, охваченный волнением.

– Позвольте мне отвести вас туда, вас обоих, позвольте мне увидеть бракосочетание Талтоса на скалистой вершине холма Гластонбери! – Его голос стал тихим, а слова он произносил размеренно, неторопливо. – Если я увижу чудо рождения там, на священной горе, на месте, где сам Христос ступил на землю Англии, – где погибли старые боги и вознеслись новые, где пролилась кровь в защиту всего святого… Если я увижу рождение взрослого отпрыска, увижу, как он обнимает своих родителей, – символ самой жизни… Тогда для меня перестанет иметь значение, буду я жить или умру.

Он поднял руки, словно держал в них священный замысел, голос утратил чрезмерную нервозность, глаза прояснились и смотрели почти нежно.

Юрий глядел на него с нескрываемым подозрением.

Эш являл собой символ воплощенного терпения, но впервые Майкл заметил в глубине его глаз мрачные искорки; даже его улыбка казалась горькой.

– В таком случае, – продолжал Гордон, – я увидел бы то, для воплощения чего был рожден. Я стал бы свидетелем чуда, которое воспевают поэты и которое снится старикам. Чуда, превосходящего все, которые я когда-либо знал, с тех пор как мои глаза научились читать, уши – слышать сказки, которые мне рассказывали, а язык научился образовывать слова, способные выразить сильнейшие склонности моего сердца. Подарите мне эти последние драгоценные моменты – время для путешествия туда. Это не слишком далеко отсюда. Едва ли больше четверти часа – всего несколько минут для нас всех. И на вершине холма Гластонбери я вручу ее вам, как отец вручает дочь, мое сокровище, мою возлюбленную Тессу, чтобы вы совершили то, чего оба желаете.

Гордон остановился, глядя на Эша, отчаянно спокойный и глубоко опечаленный, словно за этими словами скрывалось полное приятие собственной смерти.

Он не обратил внимания на открытое, но молчаливое презрение Юрия.

Майкла удивило полное преображение, произошедшее в старике, его безоговорочная убежденность.

– Гластонбери… – прошептал Стюарт. – Прошу вас. Не здесь. – Он покачал головой. – Не здесь, – прошептал он вновь и умолк.

Лицо Эша не изменилось. А затем, очень мягко, словно сообщая ужасную тайну нежной душе, человеку, которому сочувствовал, великан заговорил – медленно, словно бы задумчиво:

– Соединения быть не может. Не будет и отпрыска. Она стара, ваше прекрасное сокровище. Она не может родить. Ее источник высох.

– Стара?! – Стюарт был ошеломлен, он не мог поверить. – Стара? – прошептал он. – Вы сумасшедший. Как вы могли сказать такое?

Он беспомощно обернулся к Тессе, наблюдавшей за ним без боли и разочарования.

– Вы сумасшедший, – повторил Стюарт громким голосом. – Взгляните на нее! – вскричал он. – Взгляните на ее лицо, на ее формы. Она великолепна. Я привел вас сюда, к супруге такой красоты, что вы должны пасть на колени и благодарить меня!..

Внезапно он остановился, еще не веря, но постепенно осознавая крушение всех своих надежд.

– Возможно, у нее будет такое же лицо в тот день, когда она умрет, – сказал Эш со свойственным ему хладнокровием. – Я никогда не видел лицо Талтоса, которое было бы иным. Но ее волосы белые, совершенно белые, в них не осталось ни одной живой пряди. Она не источает никаких запахов. Спросите ее. Люди использовали ее снова и снова. Или, возможно, она странствовала среди них дольше, чем даже я. Ее лоно умерло. Ее источник иссяк.

Гордон более не протестовал. Он прижал ладони к губам, чтобы скрыть свою боль.

Женщина казалась слегка озадаченной и лишь немного встревоженной неопределенностью своего положения. Она прошла вперед и, обняв длинной, тонкой рукой дрожащего Гордона, прямо обратилась к Эшу:

– Вы осуждаете меня за то, что мужчины делали со мной, за то, что они пользовались мной в каждом городе, в каждой деревне, куда я входила, что в течение многих лет кровь вытекала из меня снова и снова, пока ее уже больше не осталось?